А.А. ХАРИТАНОВСКИЙ

ЧЕЛОВЕК С ЖЕЛЕЗНЫМ ОЛЕНЕМ

Повесть о забытом подвиге.

глава третья

Трасса ожиданий

23 октября 1928 года, зарегистрировавшись в Приморском крайкоме комсомола, Глеб Травин выехал на Хабаровское шоссе. Позади окрестности Владивостока с пенистыми гребнями волн за береговой чертой. Обступила зелень — причудливое смешение растительности: березку обняли назойливые южане лианы. Вынырнув где-то из-под плакучей кроны, они лихо перебросились на яблоню китайку. По соседству с костром переспевшей рябины чернели гроздья винограда, дерево бархат с нежной легкой корой и корявый дуб, северная жимолость и легендарный лимонник: пососи его крошечные плоды — и усталость прочь…
Удивительная тайга! В лощинах зеленеет хвощ — зимняя пища кабанов, следы их то и дело пересекают пыльную дорогу; где-то далеко в падях слышно, как ревут изюбры, бессчетно вспархивают из-под колес фазаны.
Солнце пекло по-летнему. Очень тихо, ничто не шелохнется.
Глеб, усевшись возле ручья под низкой корявой березкой, скинул майку и с наслаждением стал окатывать грудь, шею пригоршнями холодной воды. Внимание привлекла бегающая тень. Глеб поднял голову… и как пружина отскочил в сторону, схватив на ходу ружье…
Среди листвы березки шевелился странный толстый сук.
"Удав?!» — мелькнуло в голове.
Пресмыкающееся обвилось вокруг ствола, его кольца почти не выделялись на коре. Вытянувшись на метр, страшилище раскачивалось, словно готовилось к прыжку.
Раздался выстрел. К ногам стрелка свалилась первая "дичь". Нет, то был не удав, а громадный полоз, тоже одна из причуд дальневосточной тайги. Полоз безобиден. Но откуда это знать Глебу, впервые увидевшему двухметровую змею.
Чем севернее, тем мягче рельеф. Сопки переходят в увалы, холмы. А у города Спасска уже степь с озерами и болотцами.
Похолодало. Пролетели на юг птицы. Вскоре начались дожди. Речушки вспухли, загремели, разлились. От шоссе осталась лишь телеграфная линия. Вода от сопок и до сопок.
В такую погоду в начале ноября путешественник въехал в Хабаровск. Точнее, вошел: отказали скаты. Конструкция их, вероятно, не рассчитывалась на раскисшую дорогу. Покрышка и камера представляли единое целое и крепились на ободе вентилем. Проколы чинились просто — обертывались изоляционной лентой. Но, намокнув, шины начали пробуксовывать на ободах, и вентиль вырывался "с мясом". Глеб приобрел в Хабаровске новые шины обычной конструкции со съемной камерой.
И снова в путь. Что день дождливый, ничего: выезд в дождь, говорят, к счастью. Да вот поднялся Амур. Река в это лето выходила из берегов пять раз, будто стремясь оправдать свое старое название Черная река. По улицам Хабаровска плыли стволы деревьев, мусор, заборы…
Паром не ходил. Как переправиться? Надежда только на железнодорожный мост. Охрана разрешила Глебу перебраться на противоположный берег. Но проложенный рядом с рельсами тротуар настолько узок, что вести в руках тяжело груженый велосипед невозможно. Самое безопасное — перенести сначала машину, а вторым заходом — груз, медленно, но верно. Велосипедист посмотрел на уходящую вперед трехкилометровую галерею ажурных металлических арок, потом на двухплашечную дорожку под ногами и, толкнув велосипед, решительно взмахнул на седло.
Тот, кто бывал в горах и пересекал по висячему мосту ущелье или жался к скале, двигаясь вдоль нее по тропинке, может легко представить, какая требовалась выдержка, чтобы ехать строго по прямой над ревущей бездной…
А потом снова по залитой водой колее, или по обочине проселка, или сквозь чащобу. Каждый сук норовил кольнуть, схватить за воротник, каждый корень бросался под колеса, чтобы остановить, сбить, запутать… В особо трудных местах приходилось мастерить перелазы из шестов и веток. В деревушках остолбенело дивились на полуголого парня, который на леденящем ветру быстро крутил мускулистыми ногами педали велосипеда.
Осенняя распутица отстала где-то под нынешним курортом Кульдур, только начинавшим свою жизнь. Километров сто лез Глеб через тайгу по узенькой дороге, похожей на тропу, чтобы взглянуть на горячие чудо-источники. Открытием их люди обязаны, как говорит легенда, оленю, который пришел на ключи заживлять рану и привел за собой по следу охотника… Курорта в современном смысле там в 1928 году еще не было, но печать уже имелась. Ее-то и поставили путешественнику в паспорт. В Кульдуре он прибавил к своему костюму заячьи перчатки, натянул шерстяное трико.
Ударили морозы. Травин часто перебирался с покрытых кочками и колдобинами дорог на затянувшиеся льдом речки, стремясь выдержать западное направление. Таким "шоссе" послужила, в частности, Зея. В среднем течении этот левый приток Амура почти параллелен железнодорожной линии, уходя от нее километров на сто пятьдесят. Глеб не ожидал ничего хорошего, поворачивая от города Свободного на север по незнакомой реке. Но в его планы как раз и входило па нервом этапе похода испытать себя в самых трудных условиях.
Молодой лед, чуть прикрытый снегом, а кое-где и вовсе голый, позволял ехать на предельной скорости. Опасны полыньи, но они выдавали себя парящим маревом. Дни стояли тихие. С низких, покрытых лесом берегов сбегали на реку тропы. Вблизи больших сел они сливались в торные, раскатанные до блеска дороги. Если такое село попадалось к вечеру, Глеб оставался на ночь, если нет — устраивался там, где заставало время. Железный режим — основной принцип, которого придерживался велосипедист: двигаться в любую погоду по 10–12 часов в сутки, питаться два раза в день. Пить тоже только утром и вечером.
Ночлег в тайге. В сибирском селе этим никого не удивишь. В лесу всегда можно найти удобную, широкую, как стена, корягу с навесом из корней; с избытком тут мягкой хвои на постель, вволю дров — расщепляй любой смолистый пень. Короче, на пружинистой хвойной кровати, устроенной между корягой и костром, будешь ночевать, как на пуховике…
Сложнее с пищей. Но в деревнях на любой таежной заимке за крестьянским столом находилось лишнее место для путника. Такова уж она, чудесная русская "нерасчетливость", которая, как хорошо заметил друг А.С. Пушкина путешественник Федор Матюшкин, "называется от Камчатки до Петербурга гостеприимством". Если же не было поблизости жилья, то выручал меткий глаз, сноровка следопыта. И не так уж беден сибирский лес, чтобы не отпустить смельчаку рябчика, глухаря, а то и зайца. Голодным Глеб ложился крайне редко…
Через неделю, проехав семьсот километров, велосипедист прибыл в районное село Зея, расположенное километрах в полутораста к северу от железной дороги. Русло реки тут сузилось. Оно забито сугробами, пузырилось наледями. Селения попадались все реже. Добравшись до Якутского тракта, Глеб спустился по нему к станции Невер и поехал вдоль магистрали.
Ветры, трескучие морозы и бесснежье — это Забайкалье. Песчаная, чуть прибеленная снегом равнина с прямой, как стрела, дорогой. В метель воздух вместе со снегом несет песок.
Кожа на лице путешественника задубела, волосы стали еще пышнее и гуще. Ох уж эти волосы!
— Послушайте, что за странное украшение у вас на голове? — спросили путешественника в Читинском горисполкоме.
— Во-первых, шапки не надо: у меня жесточайший режим экономии, — пытался отшутиться Глеб. — А во-вторых, это своеобразный паспорт: уж ни с кем не перепутают.
— Паспорт все же лучше иметь настоящий, — не принял шутки служащий, просматривая печати в регистраторе. — Что же касается поповской гривы, — продолжал он наставительно, — то я бы на вашем месте ее сбрил.
При этом он погладил выпачканной в чернилах ладошкой свою лимонно-желтую лысину. Травин едва сдержал улыбку.
— Видите ли, — сказал он спокойно, — мне так удобнее, с длинными волосами. Надеюсь, я тем самым не нарушаю каких-либо обязательных постановлений горпсполкома? Если нет, то прошу вас, не задерживайте меня. Я спешу.
Но задержаться все же пришлось. Нет, не по метеорологическим условиям: не было ни песчаной бури, ни бурана. Просто дотошный служащий послал-таки запрос в Петропавловск. Ответом он был чрезвычайно огорчен.
— Поезжайте дальше. Пишут, что вы в самом деле путешествуете.
"Что ж, закалка нервов тоже входит в программу", — подумал Глеб.
Служащий стал много любезнее и даже объяснил причину своей недоверчивости:
— Тут с год назад некто Коляков проходил, тоже путешественник, только пеший, так он жалобы собирал у населения. Говорил, Калинину, несет…
— Да, это неприятно, — посочувствовал Глеб, поняв собеседника. Через минуту уже горько раскаялся: его буквально поволокли обедать, снабдив каким-то особым талоном.
За столом ожидала любопытная встреча.
— Рад познакомиться, — встал худощавый усатый старик, когда лысый представил Глеба. — Вы четвертый путешественник, с которым мне выпала честь говорить… Но всем им не повезло. Я тоже бывший циклист.
— Да? — весело ответил Глеб, которого поразила церемонность.
— В 1905 году через Читу проехал верхом на лошади офицер Дмитрий Павлович Басов в сопровождении ординарца Федора Володина, — вместо разъяснения начал старик. — Они ехали из Манчжурии в Петербург. Насколько мне известно, переход был успешным. Но, увы, Дмитрий Павлович погиб в первую мировую войну на фронте. В 1911 году здесь проезжал ваш коллега, то есть тоже велосипедист, Анисим Петрович Панкратов. В Чите он задержался: товарищи, с которыми он ехал от самого Харбина, не захотели продолжать кругосветный пробег. Он молодец, поехал дальше один и обернулся вокруг земли.
— В 1913 году, — подсказал Травин.
— Да. Но знаете ли вы далее. Панкратов после своего знаменитого путешествия окончил авиационную школу и отправился добровольцем на фронт. Два года войны для него прошли удачно. Он заслужил храбростью офицерский чин, был награжден крестами Святого Георгия всех четырех степеней. И вот в июле 1916 года на него напали в воздухе четыре немецких самолета. Этот бой для Панкратова был последним. Он погиб… — старик посмотрел на Глеба, любопытствуя о впечатлении от своих рассказов.
— Позвольте-с еще один пример, — сказал он. — В июле 1914 года к нам в Читу прикатил из Владивостока автомобиль. Да, да! На машине была бронзовая марка: "Русско-Балтийский вагонный завод в Риге". Колеса с деревянными спицами, открытое магнето, ацетиленовые фонари. Но это был первый русский автопробег на русском автомобиле по маршруту Владивосток — Москва. Вел машину офицер инженерных войск гвардии штабс-капитан Александр Головачев. Он занимал пост начальника автомобильной команды при инженерно-строительном управлении крепости Владивосток. Познакомился я и с его спутниками — военным слесарем Александром Корышевым и корреспондентом газеты "Русское слово"., э-э, фамилию, простите, забыл.
Судя по их рассказам, поездка с самого начала была очень трудной. Владивосток они покинули весной.
Ну а дороги — то грязное месиво, то гати… Местами Головачев вынужден был ехать по железнодорожному полотну, и все-таки гонщики добрались до Читы, то есть оставили позади самую трудную часть пути. Дальше уже сибирские накатанные тракты и еще лето… Короче, удача! Ну, что же думаете? Через три дня после их приезда в Читу телеграф принес весть: Германия объявляет войну России. Головачев и Корышев скорее на поезд и обратно в часть. Автомашину погрузили на платформу, и за хозяевами. Поход сорвался…
— Ничего. Я в судьбу не верю, — встал Глеб. — Во всяком случае, если не повезет, непременно сообщу вам для пополнения коллекции.
— Что вы, что вы! — запротестовал старик. — Все образуется, как говорил известный герой…
Вскоре Глеб колесил уже по проселкам Даурии. В конце января нового, 1929 года показались гольцы Хамар-Дабана — восточной каменной ограды Байкала. Дорога пошла через горы вдоль реки Селенги.
Травин решил не огибать озеро. От села Кабанска, вблизи которого железнодорожная магистраль поворачивает на юг, он двинул прямиком через озеро.
"Славное море священный Байкал!»
Ледяной покров испещрен торосами — красноречивое свидетельство битвы Байкала с оковами зимы. Глеб прислонил к одной из ледяных надолб велосипед и сфотографировал эту картину. Как же, первые торосы…
Снега мало, оттого дорога лишь угадывается. Проехав километров двадцать, Глеб заметил впереди движущиеся точки и вскоре нагнал небольшой обоз.
— Здравствуйте, товарищи!
Возчики, одетые в тулупы и огромные дорожные валенки, уставились на велосипедиста, на его трусы, легкую куртку и обнаженную голову.
— Здравствуй, коли не шутишь, — ответил один за всех, теребя заиндевевшую бороду. — Откуда такой смелый?
— С Камчатки.
Ничто не могло заставить поверить рыбаков, что он добровольно отважился на этакое путешествие.
— Ведь так и здоровья лишишься, — сетовал старший. — С приисков, поди, бежишь, пропился вдрызг?
И только паспорт-регистратор убедил рыбаков, что рассказ — истина.
— Ну ладно, прощайте. Думаю сегодня выйти к железной дороге.
— К Листвянке? Так и мы туда. Вот омуля везем. И зачем тебе в Ледовитый океан? Оставайся с нами рыбу ловить. Чем наше море хуже?
— Рассказывают, — ввязался в разговор второй возчик, — там, где Селенги устье, потайной ход в Ледовитый океан. Через него и нерпа сюда пришла.
— Брехня. Наше море само по себе, — обрезал старший.
— Мне пора, — стал прощаться Травин.
— Ишь ты, шустрый! Постой-ка, — хлопая на ходу рукавицами, дед потрусил к саням.
— Никишка, дай-ка копченого омулька, — говорил он. — Тпру! … Простимся как надо. Раз уж лихое дело задумал, так ветер тебе в спину, — говорил старик, взволнованно тряся Глеба за руку. — А это, парень, возьми с собой для сугрева, — и бережно извлек из-за пазухи поллитровку водки. — Мы обойдемся, а тебе надо. Да и баргузин, чуешь, поддувать начинает…
— За пожелание спасибо, а вино ни к чему. У меня зарок, — улыбнулся Глеб. — До самой Камчатки только воду, да и то два раза в сутки.
— И чего человек казнится? — покачал головой дед, все не отпуская руки путешественника. — Прощай, друг. Может, и встретимся. Я из роду Париловых, арефьевские мы. Дай бог, чтобы пофартило…
Через десяток минут возы рыбаков снова казались точками.
Других встреч на Байкале не было. Поздно вечером Глеб прибыл в Листвянку — поселок, раскинувшийся у подножия поросших кедром горных отрогов. На другом берегу Ангары, у истоков которой и приютилась Листвянка, станция Байкал.
В первый раз Травин увидел сибирское озеро-море год с небольшим назад из окна поезда Москва — Владивосток. И не только увидел. Во время остановки, несмотря на осеннюю пору, попробовал искупаться. Тогда на Байкале гуляли волны, он властно ревел и швырял чуть не под колеса рыхлые шапки пены. Глеб кинулся в клокотавший накат прибоя и испытал чувство охотника, встретившего могучего, дотоле неизвестного зверя: любопытно, и жутко, и хочется немедля померяться силами…
Ночевать Глеб остановился на Байкальской озерной научной станции. Сотрудник ее — близорукий толстяк — был влюблен в озеро.
— Наша станция очень молода, — рассказывал он вечером за чаем. Открылась только в прошлом году. Теперь музей создадим… Байкал заслуживает собственного исследовательского института. Озеро — загадка. Споров о его прошлом было много: одни говорят, что озеру семьдесят миллионов лет, а другие — двести миллионов… Пять тысяч видов животных, причем многие обнаружены только в Байкале, и больше нигде. В общем самое глубокое в мире, самое богатое живыми организмами, самое чистое, самое загадочное! …
— А что это за причалы с арками на берегу? — спросил Глеб.
— Это тоже байкальская эпопея. До того как были сооружены туннели, Транссибирская магистраль прерывалась в Листвянке. Поезда отсюда переправлялись на другую сторону на пароме или, правильнее, на ледоколе с рельсовыми путями. Этакая махина с четырьмя трубами! Брал двадцать семь груженых вагонов. Два с половиной часа — и поезд на той стороне, на станции Танхой. Но ледокол сгорел в гражданскую войну, а береговые сооружения стоят вроде памятника…
— Слушайте, а как бы вы посмотрели на такое: объехать на велосипеде весь бассейн вашего озера. Здорово!
— Еще бы, — научный сотрудник снял очки и стал покусывать дужки. — Триста рек в него впадают и только одна вытекает — Ангара. И озеро ничего, справляется с такой бухгалтерией, балансирует… Так как вы сказали: объехать весь бассейн, то есть и реки. Чудесно. Только на это не хватит жизни.

Белоснежная лента зимней дороги от Иркутска до Красноярска кружит бесчисленными петлями возле железнодорожной линии. По обе стороны сплошная тайга.
Путешественник много снимал. На старых, потертых кадрах фотоаппарата "кодак" заломы и мари, непроходимые чащи. А вот вид тайги с вершины горы: бескрайнее море, зеленое и зимой, дышащее морозным здоровьем и солнцем. И в самом деле, никаких простуд, хоть мерзнуть приходится часто.
Своеобразный край! Суровые, сдержанные люди, деревни в одну улицу, протянувшуюся на версту. Беленые горницы, в которых не найдешь пылинки. Никаких фруктовых садов, зато зимняя ягода облепиха, сладкая и сытная калина, зато медовое сусло, приправленное сухой клубникой. И не всегда в доме богато, не всегда половики шерстяные, а скатерти гарусные, но всегда в любом доме рады гостю… Такова она, неразговорчивая, работящая, хлебосольная моя Сибирь!
Тракт, то раскатанный, гладкий и блестящий, то просто колея, пробитая парой полозьев. Если буран, то и последний след теряется. Кое-где дорога перебита снежными увалами, гряды идут на десятки километров. Едешь, как по волнам, ныряя из ложбины в ложбину. Разбег рассчитывай так, чтобы инерции хватило перелететь через следующий намет. А по обе стороны обрывы.
…Разгон, взлет! И Травин увидел ствол кедра, лежащего поперек тракта…
Удивительная вещь — самообладание перед опасностью. Когда ее видишь за версту, то столько колебаний смущает твою волю. Но вот она неожиданно выпрыгнула перед лицом, и достаточно мгновения, чтобы принять самое правильное решение… Глеб рванул руль и перед самым деревом загремел вместе с машиной под откос. Обрыв не столь велик, но когда каждый метр измеряешь синяками и шишками, расстояние как-то невольно увеличивается.
И первая мысль: "Велосипед!» Цел, вот он, торчит в сугробе.
Хватаясь израненными в кровь руками за деревца, путешественник стал выбираться.
Послышался отчетливый скрип саней.
— Но-о! — раздалось совсем рядом.
Из-за поворота вынырнула кошева.
— Куда спешите? — окликнул Глеб сидящего спиной к лошади возницу.
— Уф! Вот напугал, — поднялась в санях закутанная по самые глаза в суконную шаль женская фигура. — Ты… вы кто? — повернулась говорившая, увидев полураздетого, покрытого царапинами человека.
— Эй, в подштанниках, кто такой, говорю?! — резко повторила она вопрос, хватая из-под ног ружье.
— Положите эту штуку. Лучше подумаем, как вам через завал переправиться.
— Тоже завал! — успокоилась девушка и, спрыгнув с саней, обошла упавшее дерево. Заметив ободранный велосипед, уже дружелюбно сказала: Сам-то хорош, воткнулся, поди, в комель, — и принялась распрягать лошадь.
— Вам помочь?
— Ишь, как на танцах: спрашивает.
Наломав хвои, сделали помост. Глеб взял за оглобли кошеву и перетолкнул ее через ствол.
— Здоровый, — похвалила девушка. — А ты все-таки кто такой? … Едешь с Камчатки через весь СССР?! Ой, интересно! Давай к нам… Комсомольцев соберу. Клуб у нас новый, в церкви открыли.
— Поехали. Только я на велосипеде: теплей, — согласился изрядно продрогший путешественник.
— Как хочешь. Опять хлопнешься. Ха-ха-ха!

Паря по сено поехал,
Паря за угол задел.
Переметник оборвался -
Паря с возу полетел, -

озорно затянула сибирячка.

Полтора месяца занял у Травина путь от Байкала до сказочного сибирского богатыря "брата полярных морей" Енисея. Преодолены последние километры снежных наметов, и за вечнозелеными соснами и кедрами над замерзшей рекой изогнулся ажурными фермами красавец железнодорожный мост. Там, где он заканчивал свой полет, на высоком яру, разметался по взгорьям и овражкам большой беспорядочный город Красноярск!
Медленно проезжая по улицам, Травин дивился встречавшимся на каждом шагу контрастам. Рядом с тяжелым белокаменным собором приютился за кованой оградой терем-теремок, изукрашенный от завалинки до конька причудливым деревянным кружевом. Кажется, этот терем только что сошел с самоцветного полотна Васнецова. Слева от него высится безвкусный трехэтажный "доходный" дом, сляпанный в купеческом стиле. А вот целый квартал роскошных особняков, принадлежавших до революции лесопромышленникам, хлеботорговцам, владельцам золотых приисков и скупщикам пушнины. И все это окружено приземистыми домишками, подслеповатые оконца которых ревниво прикрыты от чужого взгляда толстыми ставнями.
Но уже расправлял плечи другой Красноярск — центр огромного Приенисейского края; от Тувы на юге до островов Северной Земли протянулся он. Шагал к той умной жизни, которая, по пророческим словам Чехова, должна озарить берега Енисея…
Кончилась Восточная Сибирь. Дальше до самого Урала — великая Западно-Сибирская низменность.
Принимали Глеба хорошо. Иногда он даже успевал выступить с рассказом про Камчатку, про свое путешествие. Не обходилось и без курьезов. Такой случай произошел вблизи городка Боготола.
Поздно вечером в снегопад Глеб набрел на сторожку путейского обходчика. Хозяин глядел подозрительно на лохматого гостя, одетого в странный костюм, и неохотно согласился принять на ночь.
Утром, когда уселись за пельмени, он хмуро заметил:
— Всю ночь из-за тебя не спал.
— Почему? — удивился Глеб.
— Разбойник, думал. Вон и топор уж приготовил. Хорошо, что ты ни разу не поднялся.
Глеб рассмеялся.
— Я же документы показал.
— Документы документами, а что на уме, неизвестно…
Теперь Глеб двигался навстречу весне. В начале апреля подъехал к Новосибирску. Первое, что увидел, издали, — цилиндрическая бетонная обойма нового элеватора. Обь в ноздреватом льду, забереги как реки. Сибирский молодой гигант еще не осмеливался перешагнуть через реку, туда, где в наше время раскинулся промышленный район Кривощеково.
Отсюда крутой поворот на юг, в степи.
С момента выезда из Владивостока прошло полгода. Все это время велосипедист пробивался через распутицу, метели… Неуклонно выдерживал жесточайший режим: с рассветом подъем, минуты на то, чтобы привести себя в порядок, умыться до пояса водой или обтереться снегом, смотря по условиям ночевки. Завтрак, осмотр велосипеда, и в седло. Ни папиросы, ни чарки водки, никакой дополнительной одежды и, как всегда, собственная шевелюра в качестве головного убора. Закаленный организм не поддавался простуде.
Спортсмен был бодр и полон сил. Ну а как себя "чувствовал" его велосипед? …
Первый ремонт Глебу пришлось произвести в Хабаровске — заменить скаты с бессъемными камерами на обычные. Очень сложно было крепить их к американским дубовым ободам. Но ничего, применился. В Забайкалье в шестидесятиградусный мороз хрустнула педальная ось — поставил запасную. Реконструировал и крепление передней вилки, уж слишком громоздкое. Шатуны и педали держались, втулки тоже. Практичным и надежным оказался педальный тормоз, в то время новинка. С его помощью Травин легко спускался с любой горы. Не подводили также конуса и шариковые обоймы, подогнанные очень хорошо.
Велосипедист совершал переходы независимо от погоды. Остановки там, где застала ночь. Пища самая нетребовательная, в основном дичь, которую добывал охотой.
«…При встречах с населением проводил беседы о Камчатке, популяризировал советский спорт и велотуризм, — писал в кратком отчете Глеб Травин. — Во избежание пышных встреч и проводов в дальнейший путь на отдых останавливался поздно, а выезжал рано утром. Повсюду имел самый радушный прием. Никаких денежных расчетов за питание не учинял, всюду был на положении гостя. А там, где в этом была необходимость, выдавал расписки, которые по договоренности оплачивали местные органы Советской власти, но такие случаи единичны и отмечались".
В паспорте-регистраторе под печатью исполкома городка Ладейное Поле сделана чернилами пометка: "Выдана пара ботинок".

На юг, на юг…

За Иртышом, через который велосипедист переправился в Семипалатинске, раскинулись казахстанские степи. Покрытая еще кое-где плешинами снега равнина дышала весенней свежестью. Бинокль, пролежавший почти всю Сибирь в саквояже, здесь стал необходим. Но сколько ни гляди, кругом лишь степь да степь. Изредка на ней зачернеет войлочная юрта пастуха-казаха, проплывет россыпь овечьих отар или верблюжье стадо.
Старый Сергиопольский тракт на Алма-Ату, вблизи которого уже намечалась стальная трасса Турксиба, высох и пылил. С каждым днем все глубже в пески. Привычка, выработанная в сибирской части пути, утолять жажду два раза в сутки теперь пригодилась. Глеб легко переносил жару, и если уж встречался ручеек "сверх программы", то только купался в нем или умывался.
Досыта насладился водой, когда подошел к Балхашу, к его восточному берегу. Тихо, пустынно. За зарослями тростника водная гладь, а на ней ни паруса, ни лодки. Единственный признак жизни — юрта на холме. Там выстроилась семья степных кочевников — казахов и смотрела с любопытством на пришельца с машиной. Юрта — это уже праздничный отдых! В кибитке, покрытой со всех сторон кошмами, уютно. Уставшее тело блаженствует на мягких подушках, поданных хозяйкой.
Глеб тянул из деревянной чашки айран — кислое овечье молоко. Чашка очень большая, и он, не допив, выплеснул остатки.
Вся семья окаменела. Глебу навсегда запомнился тяжелый взгляд казаха из-под насупленных бровей. Он сразу понял, что совершил какую-то грубую, непростительную ошибку. Погасло радостное чувство и у него, и у хозяев, которые только что рассказывали о Балхаше, о том, что он вовсе не такой уж пустынный: на северной стороне живут рудокопы, имеются рыбалки, даже пароход ходит…
Глеб осквернил обычай. Вылить молоко — у казахов это так же, как в русском крестьянском доме швырнуть на пол хлеб — самое дорогое, освященное великим трудом богатство… Надо уважать обычаи всякого народа; теперь это Глеб понял особенно ясно.
Первого мая он прибыл в Талды-Курган: прямые, утопающие в садах улицы, арыки и шумная река Каратал — одна из семи, в бассейне которых раскинулась область, названная еще в старину Семиречьем.
Навстречу ему деловито шла пожилая казашка с улыбчивым скуластым лицом. Она взглянула на путника, и, очевидно, вид загоревшего до черноты полуголого мужчины, восседавшего на тяжелом исцарапанном велосипеде, показался настолько диким, что ее густые чернью брови поднялись до самого цветастого платка.
У дверей своих домиков, на которых алели праздничные флаги, судачили молодые женщины в кокетливых войлочных и бархатных шапочках. Лица у всех были открыты.
"Где же восточный "домострой"? Где же закутанные до глаз в черные покрывала женские фигуры?» — думал Травин, проезжая в сопровождении вездесущих мальчишек по праздничным улицам.
Так что же это, Восток или не Восток?
Недоумение рассеялось лишь после обстоятельной беседы в городском Совете. Заведующий отделом — казах, к которому Травин зашел отметиться, — тоже, оказывается, служил в полку имени Воскова и даже участвовал в боях полка с белогвардейцами в Карелии. Поэтому беседа была по-особенному теплой.
— Садись, друг. Приветствую тебя в нашем цветущем городе, — сказал сослуживец, подавая сильную руку. — Наш город — твой город. Живи, пожалуйста, сколько пожелаешь…
Узнав, что Травин занимался на Камчатке электрификацией, заведующий даже языком зацокал от удовольствия:
— Слушай меня, оставайся. Жилье дадим. Жениться захочешь — сам твоим сватом буду. Чем наши девушки плохи? На коня птицей взлетит, гикнет — только пыль заклубится. Плясать пойдет — столетний старец и тот на месте не усидит… А как бешбармак из барашка приготовит — язык проглотишь. Слушай, я сам недавно женился… Почему улыбаешься? Несерьезный ты человек немножко.
— А что, у вас женщины лиц не закрывают? — спросил Глеб.
— Казахский народ всегда был кочевым народом. Наша жизнь в степи, в седле проходила. А представь всадницу, закутанную в паранджу, скачущей за табуном. Смеешься? Вот теперь смейся, я не обижусь… Казахская женщина, — продолжал восковец, — если надо, дикого жеребца усмирит и против волка с одной камчей выйдет… А верность супружеская от паранджи не зависит. Правда, мусульманский обычай закрывать лица и у нас признавали. Только наш народ немножко обманывал Магомета. Видел, у пожилых женщин шея и подбородок белыми платочками прикрыты? Вот тебе и паранджа…
Уже шестые сутки Глеб не встречает жилья. С питанием скудно — приходится ловить зазевавшихся мышей и наслаждаться их дряблым и жирным мясом. Вода попадается очень редко и то загрязненная разной полуразложившейся дрянью. Противный запах ударяет в нос. Сделаешь из горсти несколько мелких жадных глотков и после этого видишь на ладонях разных водяных вшей и жучков…
Вот и подножие давно замеченного горного хребта. С севера потянул ветерок. Мелкая песчаная пыль жадно впивается в поры обнаженного тела. Места все живописнее. Глеб, радуясь, не замечает, как оставляет позади километры и въезжает в горное ущелье с гладким и правильным дном, точно шоссейная дорога.
Лучи солнца начинают скрываться за высокими скалами. Холодок. Путешественник еще сильнее жмет на педали, резче бросает вперед велосипед. Вскоре достигает новой расщелины хребта. Слой почвы настолько мал, что на поверхность выступают залежи белого камня. Чем глубже в ущелье, тем сильнее струя ветра. Она несет, увлекая вглубь. Приходится притормаживать, чтобы не удариться с ходу о голые камни. Стены ущелья поднимаются, сдвигаясь все ближе. Только падение мелких камушков нарушает гробовую тишину. "Как бы сверху не свалился булыжник — прихлопнет, как мышь в мышеловке… Вот тебе и новые впечатления и неведомые места…»
Велосипедист врывается в узкий коридор. Дальше трудней: все больше и больше на пути острых глыб. Приходится с усилием сдерживать скорость, нажимая педали в обратном направлении…
"Куда же теперь?» — Глеб остановился и в поисках выхода стал оглядываться. На ступеньках выветренных камней с обеих сторон, точно на полках, какие-то темные клубки. И вдруг на глазах один из "клубков" зашевелился…
"Змеи?! Ну точно!»
Велосипедиста прошиб холодный пот. Перед глазами возникла картина из прочитанной в детстве книги: осужденного бросают в пещеру, наполненную змеями… Он замер: сейчас раздастся характерный шипящий звук, из клубков высунутся головы с раскрытыми ядовитыми пастями и набросятся со всех сторон…
Глеб уже готов обороняться: поднял воротник тужурки, чтобы закрыть шею от укусов. А сам водит из стороны в сторону расширенными от страха глазами. Но кругом тишина. Клубки неподвижны: змеиное царство охватил глубокий сон.
Начал потихоньку пятиться назад от змеиных свертков. Боится даже повернуть велосипед, чтобы случайно не стукнуть металлом о камень. Только отойдя от скалы, вскочил на седло и с быстротой молнии помчался в обратном направлении…
Где выбраться из ущелья? Всюду отвесные скалы. Отсчитал назад уже десяток километров. Наконец он заметил с правой стороны несколько выходов скальных пород вроде зазубренного гребня, за которыми зеленел обычный склон, заросший кудрявыми низкими деревцами.
Глеб взял из багажника веревку, набросил ее на один из каменных "пальцев" и попробовал забраться на террасу. Получилось. Тогда слез, привязал нижний конец веревки к велосипеду и, снова поднявшись, втащил наверх и машину.
…Чем южнее, тем выше горы. На тракте попадаются крутые серпантины, которые русские поселенцы Семиречья прозвали вавилонами. Езда по ним — "слалом" на колесах.
С перевала открылся зеленый город с панорамой синих хребтов на юге, пересеченных черными зазубринами ущелий. Алма-Ата — отец яблок — так любовно назвали свою столицу казахи. Отсюда путешественник повернул круто на запад и вскоре уже ехал по Чуйской долине. Средняя Азия!
"Если поверить, что есть рай, — благодушествовал он, пересекая фруктовые рощи с журчащими горными ручьями, — то где-то поблизости. Может быть, под этой дикой яблоней и сделали свой первый привал Адам и Ева…»
Неожиданно за увалом раскинулось большое пшеничное поле. А за ним ряды виноградников, бахчи. Глубже кудрявились сады. Значит, где-то близко люди! … Доехав до виноградников, Глеб увидел пруд, от которого тянулся арык. Вдоль этого арыка и добрался до небольшого села, состоявшего сплошь из беленых и крытых камышом мазанок. Лишь над одним зданием краснела черепичная крыша — новая школа.
На околице велосипедиста вмиг окружили ребятишки. Перемазанные черешней, тараща на чудо-машину глазенки, они бежали следом, поддерживая закатанные до колен штаны. Из-под босых ног взрывалась мелкая и сухая пыль.
Из-за дувала, на котором сушились кизяки, выглянул усатый дед.
— Бачь, яка цаца!
Глеб удивился. На старике, который уже выходил из калитки, свободная сорочка с густо расшитым воротником, шаровары. Ну конечно же, украинец!
Во дворе, куда путника пригласили напиться, все выяснилось. Село называлось Панфиловка, Калининского района. Жили тут, действительно, настоящие украинцы. Глеб с наслаждением пил сладкий, сваренный из сахарной свеклы "узвар" и слушал хозяина.
— Житомирские мы, — рассказывал дед. Пятьдесят рокив назад сюды перекочувалы. На волах! Двенадцать подвод собралось й поихалы на нови земли. До Балхаша с цыганами ихалы, а дале решили уж одни долю шукаты. О цэ место и приглянулось! Главное — вода, криницы, ключи бьют. Та и постройки кой-какие булы. Думалы, забытое село, а выявилось — зимовна стоянка киргизов, называлась Чальдовар. Как они пришлы со своими табунами, побачилы нас — и началась драка! Мы тоди покинули стоянку и ушли дале, за криницы. Це и е наша Панфиловка… Пшеничку сием, буряк, фасоль, сады развели. В последние роки и киргизы начали подселяться. На оседлость переходят…
Когда Глеб выезжал из села, он встретил таких новоселов. Они ехали рядом, молодые, вероятно, муж и жена. Она в длинной широкой юбке с раскиданными по полю крупными и яркими цветами, а парень в стеганке до колен, повязанной цветным кушаком, на голове огромная войлочная шляпа. В руках обоих всадников плетки-камчи с привязанными бубенчиками.
…Чем дальше на запад от гор, тем меньше селений, реже колодцы и суше земля.
Короткая южная весна кончалась. Яркий и пышный ковер трав редел, блек. Погасла киноварь диких маков, увяли розовые букеты горошка, пестрые шапочки татарника. Реже попадались малиновые заросли цветущего воронца, синенькие озерца васильков. Изумрудная степь стала голубеть, а затем побурела. К ее свежему дыханию с каждым днем все резче примешивалась горечь полыни. Знойные лучи солнца жадно собирали оставшуюся от таяния снегов влагу. На песчаных буграх отогревались заспавшиеся ящерицы, ползали черепашки. Над головой проносились на север последние запоздавшие косяки птиц.
Вот уже скаты велосипеда утопают в желтой пыли разбитых верблюжьих трактов Узбекистана. Над головой опрокинутая чаша знойного бирюзового неба. Северный ее край покоится на красных барханах Кызылкумов, на зазубренных белоснежных хребтах — южный. Подробной карты этих мест у Травина нет, а мелкомасштабная, усеянная россыпями точек, показывала край в ложном однообразии. В действительности же путешественник, как и прежде, мало заботясь о дорогах, пересекал не только сыпучие гряды песков, но и "адыры" — изрезанные оврагами предгорья, белесые острова солончаков, объезжал болотистые топи, возникшие на месте высохших озер.
Жара! Велосипед раскалился. От металла пышет, резина на ручках, кажется, течет. Думается об одном — о воде. Глинистая почва потрескалась, вся в квадратах и ромбах. Трава мелкая и колючая. Изредка попадаются кусты саксаула, полузаметенные желтым песком.
Глеб заметил среди колючек канаву, похожую на тропу. Поехал по ней… Машинально отвернул переднее колесо от какого-то продолговатого большого паука.
Где он видел подобную козявку? … Вспомнил. В казахской юрте. Она плавала в растопленном коровьем масле. Хозяин объяснил, что это фаланга. Ее засадили живой, чтобы она весь яд выпустила в масло. По поверью, если такую мазь нанести на укус, то человек быстро поправится. А весной укусы фаланг опасны.
Пока вспоминал, на тропе появилось еще несколько пауков. "Э, да их целый отряд! …» Глеб почувствовал себя беззащитным среди ползущей ядовитой мерзости: на колючки не свернешь, а спешиться еще страшней…
Через голову что-то перелетело.
"Фаланга. Колесом забросило. А если она упала на спину?!» Кажется, волосы поднимаются от ужаса. Глеб сильнее крутит педали и мчится, не разбирая где что. Ему мерещится, что пауки уже ползут по нему. Вот-вот почувствует прикосновение их мохнатые лап на шее.
И вдруг поймал себя на том, что он придумывает страхи. Ведь ничего подобного нет! Сбавил ход велосипеда. Поднял руку от руля и провел по голове — на волосах ничего. Оглянулся — пауков нет, колючек тоже.
Спешился. Сбросил тужурку и осмотрел себя. И тут увидел во втулке заднего колеса помятую фалангу. Взял ее плоскогубцами. Надо и ему приготовить на всякий случай противоядие. Запихнул паука в бутылочку с глицерином. Закрыл пробкой и… почувствовал удовлетворение. Будто замуровал заодно и свои страхи.
22 мая. Ташкент с первым в Средней Азии государственным университетом. Их нельзя было не заметить, глазастых узбекских комсомолок со смело открытыми лицами, с рассыпанным по плечам множеством косичек. И парней в полосатых халатах, спешивших с книгами в руках в свой вуз, названный именем Ленина. Студенты!
Из Ташкента Глеб в тот же день выехал по древней караванной дороге — Большому Узбекскому тракту далее на юг. Его твердое правило — нигде не задерживаться, будь то большой город или крошечное селение. 22 мая для Травина было знаменательно еще и тем, что он впервые познакомился с великой рекой Сыр-Дарьей, кормилицей Узбекистана. Ибо в том краю слово "вода" звучит не менее торжественно, чем в России "земля".
Можно подумать, что вся зелень, уже покинувшая степи, сбежалась от жары сюда, на берега реки, чтобы поклониться ее бешеному мутному потоку, попросить влаги… А уйди на какой-то десяток километров южнее — и по обочинам разбитой пыльной колеи тракта уже не зелень, а белые кости павших "кораблей пустыни" — верблюдов, а иногда и одинокие могилы их погонщиков.
Еще раз Глеб увидел кофейные воды Сыр-Дарьи у Беговатских порогов, тех знаменитых камней, которые Алишер Навои мечтал свалить силой рук каменщика Фархада, вдохновленного на такой подвиг любовью прекрасной Ширин: камни не пускали реку к людям…
В этих местах еще много от старого забитого Востока. Глеб проезжал по узким улицам глинобитных кишлаков с крадущимися, как тени, закутанными с ног до головы фигурами женщин, ловил косые взгляды… Но уже шла земельно-водная реформа, бедняки-дехкане двинулись в поход против баев и манапов, создавались первые колхозы. Новое побеждало, Советская власть выводила Среднюю Азию из-за глухих дувалов на простор большой жизни, помогала ей сбросить чадру вековой темноты и забитости.
Глеб оставлял за спиной один десяток километров за другим. Мелкая песчаная пыль забивала, сушила дыхание. Глаза жадно обшаривали горизонт.
Впереди, несколько в стороне, показался зеленый коврик. Он резко выделялся среди желтой равнины. Свернул туда. Вот она, вода! Оставил велосипед и бегом к озерцу. Прозрачная поверхность, как зеркало, отражала намученное бронзовое лицо с потеками пота, всклоченные вьющиеся волосы…
Погрузил руки в озерцо. Невольно первым движением освежил лоб, а затем сделал несколько жадных глотков. Жгучая горечь! В недоумении всмотрелся в источник — на дне среди песка белели камушки. Соль! … Ее голубовато-белые кристаллы опоясывали водоем сверкающими на солнце бусами.
Как горько разочаровываться! Глеб с ненавистью смотрел на живописное озерцо.
Ну ничего. Все эти трудности только закалка для основного этапа — северного.
А солнце печет. Ботинки вроде бы не из кожи, а из раскаленного железа — так жжет ноги.
К вечеру Травин добрался до горного отрога, покрытого карликовым кустарником. Чтобы хоть немного утолить жажду, пососал зеленые побеги. Кругом мелькали светлячки, шумели крыльями летучие мыши, в горах ухал филин. Куртку под бок, и с наслаждением вытянулся. Убаюканный шелестом ветвей, под мелодичный звон ветерка путешественник забылся и задремал.
Разбудила его какая-то возня у ног. Вскочил. За кустами мелькнула тень. Зажег велосипедный фонарь. Ботинки, которые стояли рядом, оказались раскиданными, а у одного даже обгрызан каблук.
"Хорошо вовремя проснулся — остался бы босой".
Послышался ноющий вой.
— Шакалы, — догадался Глеб. Обошел ближние кусты. Все тихо. Поставил рядом ботинки. Велосипед повернул сумками к себе и лег вплотную к колесам, приткнув со стороны ног дорожный флажок. Фонарь не стал тушить.
Только устроился и задремал — снова шорох. Теперь с разных сторон.
"Э, хитрецы, да их много. В кольцо берут".
Свет фонаря, блеск никелированных частей велосипеда и трепыхание флажка отпугивали назойливых зверей. Но совсем уходить они не собирались. Вой становился азартнее. В отдалении где-то откликнулись.
"Зовут подкрепление".
Сои прошел. Надо на всякий случай организовать оборону. Глеб слышал, что шакалы иногда нападают на одинокого спящего человека.
Звери и в самом деле осмелели, видны их частые перебежки от куста к кусту.
"Набросятся стаей — не сдоброватъ", — опять подумал Глеб.
Как нарочно, стал гаснуть свет в фонаре: кончалось масло.
"Что же, я вам устрою угощение", — шепчет Глеб и вытаскивает рулон фотопленки от своего "кодака". Поднес горящую спичку. Пленка, вспыхнув, осветила местность. Стая степных хищников, ошеломленная ярким светом, с визгом шарахнулась прочь в разные стороны. Глеб поспешно ломает сухие кусты и раскладывает костер. Сам ложится с подветренной стороны. И… опять просыпается от воя.
Нет, хватит игры, нужно удирать с этого места. Отдых уже не отдых. Он кладет разом все дрова в костер и уходит, держась освещенной полосы, вверх по склону горы.
Светало. На вершине путешественника встретили лучи солнца. Вокруг скалы. Их нагромождения чем-то напоминали Ганальские востряки на Камчатке. Лишь в одном месте горная цепь разорвана долиной.
Глеб садится на велосипед и спускается по откосу, притормаживая педальным тормозом. Привычно ловко объезжает камни.
На северо-западе, где горы расходятся уже широко, на самом горизонте вырисовывается темный силуэт одинокого дерева. Значит, вода! …
Глеб направляется туда. Несется с увала на увал, используя инерцию. Мимо бегут выветренные востряки, лощины. Быстрое движение создает встречное освежающее течение воздуха. Расстояние между велосипедистом и деревом заметно сокращается.
"Но откуда там камни, целая россыпь? — Глеб впивается глазами, пытаясь лучше разглядеть. — Да нет, это не камни, а лежащие овцы".
Их так много, что напрямую не пройдешь. Глеб, кружась между животными, обходя и перешагивая через них, настойчиво пробивался к большому развесистому дереву. Он уже заметил неподалеку впадину с водой. Овцы, расположившиеся вокруг источника, неохотно поднимались, потряхивая жирными и широкими курдюками.
Когда Глеб оторвался от воды, то обнаружил за спиной невысокого смуглого узбека, одетого в изодранную грязную рубашку. Короткие потрепанные штаны подпоясаны кушаком. Ноги босые, на голове сдвинутая на макушку войлочная шляпа с широкими полями.
Глеб дружелюбно протянул руку.
— Салам алейкум!
— Алейкум салам! — услышал в ответ.
Запас слов крайне мал, но пастуху и без разговора понятно, что человек голоден. Он сорвал с дерева несколько продолговатых красных ягод. Потом, порывшись в торбе, достал пару жестких лепешек и кусок овечьего сыра.
Глеб с жадностью накинулся на медовые сочные плоды — это был тутовник, быстро проглотил и остальное. Снова напился…
Объяснялись больше жестами. Глеб узнал, что овцы не принадлежат этому человеку. Он пастух, а хозяин платит ему пятнадцать баранов в год. Живет он при стаде, а сейчас перегоняет отару на горные пастбища. Из-за жары идут только по ночам.
Потом занялись географией.
— Джизак, Джизак, — бубнил Глеб, раскладывая карту.
— А-а, — понял пастух. — Джизак, Янги-Курган, Булунгур, — повторял он название городов, лежавших по Узбекскому тракту.
— Где сейчас мы? — пытался расспросить Глеб.
— Мальгузар, — ответил узбек, показав на горы. — Мальгузар, — еще раз повторил он.
Глеб покрутил пальцем по карте.
— А, горы Мальгузар, отроги Туркестанского хребта.
Спасибо, друг.
Солнце припекало. Овцы стали подниматься. Безмолвная тишина наполнилась блеянием, движением ног.
"Эх, отдохнуть бы под тутовником, — Глеб загляделся на дерево, густо усыпанное плодами. — Но нужно двигаться дальше".
Перед дорогой еще раз досыта напился. Теперь уже с некоторым смакованием, даже профильтровал воду через носовой платок.
Велосипедист снова выбрался на тракт.
25 мая — Самарканд, столица Тамерлана. Говорят, хочешь узнать Самарканд — посмотри Регистан. Площадь Регистан, окруженная старинными, отделанными яркой мозаикой минаретами, — немой, но красноречивый рассказ о таланте древних строителей…
За день Глеб углублялся до пятидесяти — ста километров на юг. Вблизи города Гузара он свернул на восток, задумав побывать в Таджикистане. Через горы Байсунтау Травин по головокружительным тропам перевалил в Гиссарскую долину. Цепи хребтов и адыры — изрезанные горными потоками увалы — сменились зелеными террасами.
…Путешественник загляделся на руины крепости, возвышавшейся над долиной, и направился к большим круглым башням, между которыми темнели широкие ворота. От ворот внутрь крепости вела круто поднимающаяся дорога, на которой еще не стерлись глубокие колесные колеи. Глиняные полуобвалившиеся стены густо поросли травой и кустарником. На правой башне сидел гриф, недвижимый, как изваяние. Голая шея птицы казалась под лучами солнца пурпурной.
Глеб решил осмотреть крепость. Но едва подъехал к воротам, как его окружили возбужденные дехкане.
— В чем дело, друзья? — оторопел велосипедист.
Ему знаками приказали двигаться вперед к видневшимся развесистым чинарам.
Из отрывистых восклицаний, которыми обменивались конвоиры, Травину понятны лишь слова "шайтан инглиз", произносимые гневно и презрительно.
"Кажется, меня приняли за английского шпиона, — подумал Глеб. — История!»
Он даже остановился от возмущения.
— Товарищи! …
Но солидный тычок в спину шестигранным дулом старинного ружья заставил ускорить шаги.
Под густой листвой деревьев звенел арык. На покрытом ковром деревянном помосте, скрестив ноги, восседали седобородые старцы в чалмах и полосатых ватных халатах. Здесь же, в черных с белым шитьем тюбетейках, пили зеленый кок-чай молодые таджики. Проворный чайханщик, лавируя между сидящими, разносил цветастые чайники и низенькие широкие чашки-пиалы, наполняя их из огромного медного самовара.
Когда шумная группа с Травиным в центре вступила под тень чинар, мирное чаепитие сменилось удивленными вопросами и восклицаниями. Один из сидевших на ковре отставил пиалу и поднялся, оправляя гимнастерку. По его знаку все замолчали.
— Говори ты, — указал он на человека с ружьем.
Тот стал что-то быстро объяснять. И опять в его речи замелькали слова "шайтан инглиз".
— Неправда, никакой я не англичанин! — крикнул Глеб.
Толпа заволновалась, но человек в гимнастерке снова сделал знак и обратился к Травину по-русски:
— Кто вы и как сюда попали?
Через несколько минут все разъяснилось, и путнику уступили почетное место на ковре. Те, кто недавно предлагали применить к незнакомцу самые суровые меры, старались сейчас услужить ему от всей души. Один принес кованый медный таз для умывания, другой зачерпнул из арыка ковш воды, третий подвигал блюдо с хрустящими лепешками и покрытыми нежным пушком абрикосами…
Оказывается, Глеб попал в Гиссар — бывшую резиденцию правителя края гиссарского бека. Перед тем как бежать со своим отребьем за границу, бек. сравнял с землей древний город. Но остатки банд продолжали набеги в долину. Надо ли удивляться, что население было всегда начеку.

Сквозь саранчу

Термез. Самый жаркий город Средней Азии. Термометр показывает пятьдесят градусов.
Травин планировал остановку на сутки: надо подремонтировать велосипед и, откровенно говоря, тянет… попариться в настоящей бане. Такую он заметил в городе.
На юге вечер наступает сразу, без обычных для центральных районов сумерек. Кажется, только светило солнце, а сейчас уже небо полно звезд и темнота такая, что, только встретившись нос к носу с человеком, угадываешь его силуэт.
Узкий извилистый переулок напоминал коридор. Завернув за угол, Травин неожиданно столкнулся с какой-то тенью в халате и в высокой иранской шапке.
— Который час, скажите, пожалуйста? – вкрадчиво спросила тень, заступая дорогу.
Травин посмотрел на циферблат.
— Двадцать три часа.
— Вы приезжий?
— Да.
— А откуда?
— Издалека, — несколько раздраженно ответил Глеб, которому надоела эта анкета в темноте.
— Зачем сердиться, зачем обижаться? Для твоей же пользы спрашиваю… Курить хочешь?
— Спасибо, не курю.
— Ты сначала послушай, а потом отказывайся. Я не простой табак предлагаю, а заграничные папиросы. Понял? Контрабанда, высший класс!
Глеб железной хваткой берет спекулянта за плечо.
— А ну-ка, пошли.
Тень бешено вырывается, но Травин волочет жулика к светящимся окнам казармы пограничников.
— Слушай, ты, псих, — рычит уже на чисто русском языке спекулянт. — Отпусти!
Глеб слегка приподнял его и продолжал идти.
— Я-де пошутил. Никакой контрабандой не занимаюсь. Не веришь? Вот пачка, посмотри.
В комендатуре выяснилось, что мужчина действительно под видом "заграничных" торговал папиросами ташкентской фабрики. Его отвели в "холодную", которую в термезском климате правильнее было бы назвать "горячей".

…Пески. Глазу не за что зацепиться. Курс на запад приходится выдерживать по компасу.
Глеб, обливаясь потом, через силу крутит педали. Делать привал нельзя: совсем разомлеешь…
По щеке ударил жучок. Поймал его. Похоже, кузнечик. Но вот еще один, за ним десятки, сотни! … Долгоногие, пучеглазые насекомые тянулись с левой, юго-восточной стороны. Они издавали скрипучие звуки…
"Да это же саранча!» — дошло наконец до Глеба.
Дойдет! "Жучки" все чаще ударялись о голову, о руки и ноги, застревали в волосах, в складках трусов и майки. Вначале велосипедист стряхивал их, но вскоре стало невозможно. Это туча! И она сгущалась. Резкие бесчисленные удары вынудили спешиться. Глеб, наклонив голову, оберегая глаза, продвигался с большим трудом. Саранча висела гирляндами на спицах, раме, багажнике и лезла, лезла, лезла… Колеса едва прокручивались между щитками. Кажется, остановись на минуту — и эта живая масса сразу же навалится, засыплет, задавит…
"Хорошо, что не кусается, — подумал Глеб. — А вдруг все-таки вздумает попробовать потное тело — никакого спасения".
Он невольно ускоряет движение. На голову, как град, сыплется саранча. Сколько ни бей, все равно без толку. Лицо и руки покрылись отвратительной маслянистой жижей. Позади за велосипедом извивалась вдавленная в песок темно-зеленая тропа…
Надо садиться на машину и попытаться вырваться из этой каши. Ноги соскальзывают с мокрой педальной резины. Вперед! Не обращая внимания на удары и почти вслепую. Велосипед втыкается в песчаный вал. Колеса буксуют…
Человек, как затравленный зверь, свалился в изнеможении, не замечая, что саранча осталась позади. Полежав, поднялся. Очистил одежду, велосипед и помчался по голой песчаной равнине, ставшей такой желанной.
Но что это? Пески внезапно потемнели. Подъехал — снова саранча, но мелкая и ползущая. "Надо перегнать течение, а потом объехать лавину". Не тут-то было; за каждым барханом новая армада.
Вот ведь невзгода! Глеб рвется вперед, напрягая усталые мышцы, обливаясь потом. На циклометре выпрыгивают цифры. Двенадцать километров проехал он по саранче, и только тогда течение черных прыгунов стало сужаться.
Что за точка на горизонте? Поднес бинокль к глазам.
"Юрта? Непохоже… Да это грузовик! …»
Путь преградил неглубокий арык, на противоположной стороне которого торчали жестяные щиты. На дне арыка белела порошковая масса. Проехал немного — опять арык…
Велосипедиста тоже заметили. Когда он перепрыгнул через последнюю канаву, к нему направился от грузовика человек высокого роста. Он был в шляпе, на груди бинокль.
Незнакомец, прежде всего, предложил Глебу несколько глотков прохладного мятного напитка из термоса, а затем спросил, кто такой. Не успел велосипедист и рта раскрыть, как высокий стремительно нагнулся к колесу, на котором зеленели остатки раздавленной саранчи.
— Где она?
Глеб начал подробный рассказ о своем движении в потоке насекомых. Но тому, видно, не до подробностей. Он прыгнул в кузов, нагруженный железными щитами и бочками. Затарахтел мотор, и автомашина пошла. Глеб следом.
Ехать пришлось недолго: лавина саранчи уже приблизилась к первому арыку. Стремясь перепрыгнуть, ударялась о щиты и падала на дно. Тут люди осыпали ее химикатами и закидывали землей. Вместе со всеми орудовал лопатой и Глеб.
Как на фронте, — заметил кто-то.
Это и есть фронт. Что будет, если такая орда прорвется на хлопковые поля, на виноградники? – ответил высокий, руководивший операцией.
Борьба продолжалась весь остаток дня и ночь. Стали прибывать на помощь отряды, разбросанные в других направлениях. Пылали факелы. Всюду суетились люди, прокладывая новые арыки. Фронт!
Длинные ряды заградительных канав как окопы. В них засыпаны, сожжены легионы страшных вредителей.
Заставы по борьбе с саранчой в те дни были организованы по всей Средней Азии. Уничтожали ее и на территории Афганистана. Там работали советские самолеты.

26 июня путешественник прибыл в Бухару. Купола мечетей, плоские крыши, лес минаретов. Один высокий минарет носит название Башня смерти. С него не столь уж в отдаленные времена сбрасывали осужденных. Существует легенда, что глину для этой башни привозили из Египта, а кирпичи замешивали на верблюжьем молоке.
По соседству городок-спутник Каган, или Новая Бухара. Он обязан своим возникновением мнимой святости бухарского эмира, не разрешившего "неверным" вести железную дорогу через свою столицу. Дело, вероятно, в другом. Железнодорожные подрядчики не хотели дорого платить за обработанные земли, которые располагались возле городской черты, и прокладывали полотно по пустошам. Так же поступили и с Ходжентом: дорогу проложили в двенадцати километрах от него…
Аму-Дарья. По ней проходит граница между Туркменией и Узбекистаном. В школе. Глеб почему-то всегда путал, какая Дарья называется Сыр, а какая Аму! То же самое получилось и в действительности. Он стоял на берегу Аму, глядел на ее полноводную ширь и стремительное течение, на поросшие камышом и кустарником берега и видел перед собой Сыр. Реки-сестры!
За Аму-Дарьей начались Каракумы. Путь проходил через пески вдоль железной дороги, через древние оазисы? Чарджоу, Байрам-Али, Мары, Теджен… За околицей каждого, за садами и арыками сразу же пустыня.
Громадные массивы бугристых песков сменялись барханами, сыпучими горами. Над ними даже при легком ветре начинали дымить струйки песка. Нередко встречались и такыры — ровные и твердые, как асфальт, глинистые площадки с потрескавшейся верхней коркой. Иногда они тянулись цепями друг за другом. После песков велосипедист чувствовал себя на такырах, как танцор на паркете. Но за такырами опять барханы.
Глеб остановился перед песчаной подковой, изрезанной волнистыми ступеньками. С пятиэтажный дом!
Думай не думай, а надо лезть. Поднимался зигзагами, таща на себе велосипед. Сползал и снова вверх. Раскаленный песок прожигал подошвы. Наверху столкнулся со страшилищем — ящером длиннее велосипеда. Задние лапы согнуты, передние поставлены навытяжку. Рот раскрыт…
Скорпионы, фаланги, змеи и прочая нечисть пустыни, которую он видел поначалу во всяком причудливо изогнутом кустике, уже примелькались, но такая встреча была новостью.
Глеб выхватил нож и, прикрывшись велосипедом, приготовился к защите. А ящер, показав длинный раздвоенный язык, зашипел и, отпрыгнув, словно провалился сквозь землю. Надо полагать, намерения у него были самые мирные. Глебу в первом же стойбище объяснили, что он встретился с безобидным жителем песков — вараном.

Вот и Ашхабад — столица Туркмении, один из молодых городов Средней Азии. Ашхабад встретил путешественника ливнем. Первый дождь за всю его поездку по югу! На улицах реки, вода достает до педалей. Любопытную фигуру велосипедиста, боровшегося с потоками, поймал объектив киноаппарата. Позже Травину говорили: "Мы вас видели на экране".
К концу июля перед путешественником раскинулись темно-синие просторы величайшего озера-моря Каспия!
…Нефтеналивное судно "Марат" вышло из Красноводска в Баку. Капитан, пожилой полный грузин, сидя на мостике, пил из самовара чай. В руках он держал паспорт Глеба.
— Интересно, — молвил капитан. — Расскажите-ка экипажу про Камчатку, про путешествие. Времени есть двое суток, дальше палубы никуда не уедете.
Миновали Красноводскую косу, вскоре потонула в море и холмистая линия берега. Танкер лег на курс.
…Баку! Лес вышек. Справа по борту остались знаменитые ныне нефтяные камни — тогда голые, безжизненные. Судно, пройдя мимо островка, долго петляло по обвехованному фарватеру мелководной бухты. С каждым годом она отступает от берега. Глебу показали Девичью башню, с которой, судя по легенде, когда-то бросилась в море дочь шаха. Сейчас бы девушке это сделать не удалось: башня стоит от воды в нескольких сотнях метров…
Дымили трубы Черного города. Это уже нефтепромышленный район.
Велосипедист, проезжая через город, заглянул на базар. На горах арбузов восседали загоревшие азербайджанцы. Стоял неописуемый гвалт. Кажется, все разом ругались. На самом деле мирно беседовали: южный темперамент! Побывал Глеб и в крепости — самой старой части города. Улицы здесь настолько узки, что балконы домов соприкасались. Под вечер на плоских крышах показались любители выпить чаю. Другие усаживались играть в нарды, в кости. Стучали самозабвенно, от души. Только и слышались выкрики: "Пянджу-ек, дубра!» — названия выпавших очков.
…За две недели Травин пересек Азербайджан, Грузию, Северную Осетию. После пустынь линии Кавказского хребта, уходящие в заоблачные высоты, окаймленные полосой вечных снегов, поражали суровой грандиозностью. Дороги вились среди поросших буковыми лесами горных отрогов, по зеленым долинам, по ущельям. Отовсюду несся аромат созревших фруктов-дичков: яблок, груш, алычи, кизила, дикого винограда, барбариса… Глеб объедался после каракумского "великого поста".
Из Тифлиса путь обычен — Военно-Грузинская дорога. Кое-где на ней маячили оставшиеся еще с прошлого века шесты с лошадиными черепами…
Вот и старейшина кавказских рек — Терек, берущий начало в ледниках Казбека.
"Чем не Авачинская сопка?!» — удивлялся Глеб сходству кавказского потухшего вулкана с его камчатским собратом.

К студеному морю

Спустившись с кавказских гор, Глеб от Орджоникидзе — столицы Осетии — направился к Грозному. Справа на краю долины виднелись две горные цепи: дальняя, с крутыми скалистыми вершинами, и ближняя, округлая, покрытая густым лесом. С левой стороны поднимался Терский хребет с ровной, словно срезанной, вершиной, с пологими пожелтевшими от жары склонами.
Город Грозный — центр нефтяной промышленности Северного Кавказа — выглядел по-рабочему деловито. На отрогах и в долинках вздымались многочисленные нефтяные вышки, а в самом городе дымились нефтеперерабатывающие заводы, заметные высокими куполами своих нефтеперегонных установок, блестящими цистернами, сплетением навесных трубопроводов. Даже мелкая и бурная речушка Сунжа и та покрыта темными масляными пятнами.
Глеб пересек город с запада на восток и, только уже повернув по мощенной крупным булыжником дороге к Терскому хребту, вспомнил о Лермонтове, Грибоедове, Бестужеве-Марлинском, Пущине, о Толстом — о тех, чья судьба, большей частью печальная, была связана с крепостью Грозной, основанной в начале прошлого века.
Дорога, перевалив хребет, пошла извилисто вниз, к Тереку. Здесь он уже не "воет, как зверь молодой", — широк и полноводен. По руслу виднелись песчаные косы и низкие островки, а по берегам, в пойме, кудрявилась лесная чаща. Ближе к воде в низинах камыш.
Глеб въехал в лес. Заросли терновника, алычи, бузины сменялись полянами, на которых разбросанно росли дикие груши и яблони, грелись одинокие могучие карагачи и дубы. Солнце, пробиваясь через буйную зелень, пересекало дорогу узкими лучистыми линейками. Оттого казалось, что сыплется косой световой дождь. Пахло зеленой свежестью, пели птицы.
Находясь уже на левой стороне реки, Глеб снова вспомнил о Льве Толстом, о его повести "Казаки". Даже подумалось, что сейчас вот выйдет из леса дед Ерошка, обвешанный фазанами. Но на тропинке показался обыкновенный пожилой мужчина с парусиновой сумкой через плечо, в старой казацкой фуражке с околышком. Глеб спрыгнул с велосипеда и поздоровался. Попутчик оказался почтальоном из ближней станицы Червленной. Очень разговорчивый, он вскоре все узнал о велосипедисте и даже о том, что тот мечтал увидеть деда Ерошку, станичного друга молодого Толстого.
— Про Брошку не слыхал, — сказал казак. — А вот с Маришкой, которую описал Лев Николаевич, с ней могу познакомить.
— Марьяна?!
— Ну да. Ее теперь бабой Маришкой зовут.
За разговором незаметно дошли до Червленной — большой станицы с улицами, усаженными пирамидальными тополями.
— Эвон она, Маришка, — показал почтальон.
На крылечке обыкновенной казацкой хаты, огороженной тыном, с хозяйственными пристройками и с летней печью во дворе, которая топилась, сидела старушка. О ее глубокой старости сильнее всего свидетельствовали руки — иссиня-темные, высушенные работой, сквозь тонкую кожу проглядывала кисть. А голос оказался неожиданно молодым, звучным.
— Нет, я не здесь Льва Николаевича видела, — ответила она на осторожный вопрос почтальона. — До замужества я жила с родителями в Старогладковской, — показала она на восток. — А Лев Николаевич был у наших на постое… Каков собой? … Да видный, веселый. На посиделки к девкам ходил. И со мной шутил… Потом уехал. Собирался вернуться. Да… Старуха помолчала и, отсутствующе глядя темными глазами, добавила:
— Домашние его не пускали. Лишь перед самой смертью убежал из дома. Когда умер, так, говорят, у него в кармане нашли билет-то сюда, в Грозную… Не доехал, сердечный…
Так Глеб встретился с романтической юностью великого писателя, возможно, и легендой. Но ему тоже очень захотелось вместе с этой столетней казачкой поверить, что Толстой бежал от своих мук, противоречий, от чуждой ему благополучной усадебной жизни сюда, к простым людям, на Терек…
Травин проезжал станицу за станицей, более уже не останавливаясь. Станицы — бывшие острожки: три с половиной века назад поселились русские на левобережье Терека, образовав пограничную сторожевую линию южной Руси.
Вблизи Терека раскинулись виноградники, бахчи, сады и поля, прорезанные оросительными каналами. А на юг уходили волнами бугристые пески-буруны, поросшие пучками полыни, чебреца, ковыля, шарами перекати-поле. Местами в степи появлялись отары овец, табуны коней, силуэты одиноких верблюдов.
…Под Пятигорском снова поднялись горы. Утром показался желто-белый конус Эльбруса. Тут Травина постигло глупое приключение, о которых говорят "и смех и грех". На узкой дороге он встретился с быком. Красный велосипед обозлил животное, и Глебу совершенно неожиданно пришлось стать тореадором. О себе в данном случае он думал меньше, чем о машине. В результате велосипед цел, а у хозяина в кровь разбита нога… Миновав район Минеральных вод, Глеб направился на Кубань.
Шел август. Заканчивалась уборка хлебов, подсолнечника. Дозревала кукуруза. Казачки с укрытыми белыми платками лицами провожали удивленными взглядами полуголого коричневого от загара велосипедиста с немыслимой папуасской прической.
Вблизи железнодорожной станции Тихорецкой Глеба вновь ожидала любопытная встреча. На берегу тихой реки Челбаса выстроились ровными длинными шеренгами улицы казацких куреней. Дома похожи, как солдаты, отделены друг от друга правильными интервалами, с одинаково квадратными усадьбами. В каждом квартале точно шесть усадеб. Улицы и переулки одной ширины…
Возле беленого кирпичного здания школы суетились ребятишки — сажали молодые тополя. Тут же был и учитель — невысокий, худощавый, уже пожилой человек.
Путешественника сразу окружили. При слове "Камчатка" быстро подошел и учитель.
— Здравствуйте! Я ведь тоже с Камчатки. Работал в Милькове и на западном побережье, в селе Кихчик. Почти полтора десятка лет. Лучшие молодые годы! Остались ученики… О Новограбленовых не слыхали?
— Как же! Я хорошо знаю Прокопия Трифоновича Новограбленова. Учительствует в городской школе и председатель краеведческого общества.
— Видите! — торжествующе поднял руку учитель. — Это я посоветовал ему поехать в Томск, в учительский институт. Родители боялись… Прокопий первым из коренных камчадалов получил высшее образование. Сам-то я попал на Камчатку в 1911 году. Бежал из России по политическому делу. Помню, сошел с парохода. В одной руке чемодан с книгами, а в другой — футляр со скрипкой, и все богатство. До Милькова семнадцать дней на нартах добирался… Но не жалко. Мы, учителя, тогда были и главными советчиками, и агрономами, и даже врачами…
— Врачами? — переспросил Глеб.
— Да. Мне вот пришлось одному охотнику-ламуту ногу ампутировать. Случайно прострелил. Пуля раздробила кость. А на сто верст ни врача, ни фельдшера. Хорошо через наше село проходила новая телефонная линия. Связался с Петропавловском, с больницей. Мне сказали, чтобы срочно отнимал ногу, и разъяснили как. Обрезал кожу, сухожилье — нога отпала. Позвонил опять.
— "Неправильно, — сказал врач. — Надо по колено".
И снова забрались двое на ламута, держали его, покуда я обычным острым ножом заканчивал операцию. Культю перевязал чистым полотном, а сверху затянул лохтачьими ремнями. Это, наверное, была первая операция по телефону, но человек остался жив…
В Милькове метеостанцию открывал, пробовал огурцы и помидоры выращивать. Здесь вот тоже виноград испытываю. И еще историю станицы пишу, в 1910 году ее основали. Чернозем до двух метров. Нынче колхоз "Путь к социализму" организовали…
Чувствовалось, что человеку многое хочется рассказать, но подходили к околице.
— А знаете, приятно услыхать, что мои ученики помогают строить новую Камчатку, — снова вернулся учитель к камчатской теме. — Желаю вам счастливого возвращения. — И уже вслед: Меня звать Рыжук Григорий Емельянович…
Немногим более месяца понадобилось Глебу, чтобы проехать с Кавказа до Москвы. Позади остались Крым, куда путешественник переправился из Ростова, Украина и области Центральной России. Он спешил на север. Видел мало. Все подчинено скорости. Нигде никаких задержек. И все же теперь поездка казалась чистейшим отдыхом: нет препятствий, сравнительно хорошие дороги, нормальная температура…
23 сентября у Рогожской заставы в Москве постовой милиционер остановил велосипедиста.
— Ваши документы, — произнес он традиционную фразу, поднеся руку к козырьку.
Раскрыв протянутую книжку в кожаном тисненом переплете, страж порядка впал в недоумение:
— Вы с Камчатки? … И все на велосипеде?!
— Да. Почти год как оттуда.
— Куда же теперь?
— На Чукотку.
— На Чу-кот-ку?! Прошу извинить за задержку, — благожелательно пошутил милиционер и опять-таки традиционным жестом дал "зеленую улицу".
В Высшем совете физической культуры, куда зашел Глеб, чтобы зарегистрировать проделанный маршрут, его замысел пройти Северным путем вызвал улыбки.
— Я этого не представляю, — заключил товарищ, ставивший печать в паспорте. — Да и зачем такой сверхсложный переход? Какая польза от него? Да и сможете ли?
Ох уж эти рассудительные благожелатели!
— Вы говорите так, точно я приехал сюда не с Камчатки, а из Тулы.
— Но согласитесь, что велосипед совсем непригоден для полярного путешествия?
— Главное, по-моему, в том, чтобы человек был пригоден. Вот и проверим…
Состоялись и другие, так сказать, деловые разговоры.
— Автодор организует автомобильный пробег Москва — Владивосток. Пойдут три форда. Для связи намечено взять еще мотоцикл. Может быть, попробуете договориться?
— Нет, — решительно отклонил предложение Глеб. — Я попрошу у вас металлические обода для колес, а то у меня нестандартные. Если, конечно, можно.
Глебу были выданы и обода, и комплект запасной резины.
Через два дня после выезда из Москвы показался Псков!
И вот он едет по Петропавловской улице. И вот блеснула река Великая.
"Почти как на Камчатке", — невольно улыбнулся Глеб, вспомнив свои раздумья на палубе "Астрахани" в Тихом океане.
Он едет, и не улицы развертываются перед ним, а годы детства, отрочества, юности.
…Ботанический сад с остатками древней крепостной стены. Стена раздоров, — вспоминает Глеб. — Традиционное место, где сводили счеты реалисты, гимназисты и учащиеся духовной семинарии.
В старину у этих стен не раз останавливались иноземные захватчики. Город грудью защищал лежавшую за ним Русь. Но Псков был и хлебосолен по-русски. На знаменитые псковские ярмарки съезжались и татары, и латыши, литовцы и эстонцы, и даже китайцы… Псковский лен-долгунец, который и доныне называют северным шелком, пользовался большим спросом. Особенно много его шло в Англию. Псковский снеток в изобилии вывозился с Чудского и Псковского озер во все концы России…
Про все это Глебу когда-то рассказывал учитель Яков Никандрович Никандров. Где они, вечера у костра на берегу Великой, разговоры о путешествиях, о звездах, о будущем?
Любимый учитель! С годами память теряет постепенно одного человека за другим — знакомых, близких; они уходят в сумерки прошлого. И только он, любимый учитель, тот, кому ты подражал во всем — от манеры носить фуражку до взглядов на жизнь, незабываем…
Луга, Гатчина, Ленинград… Автор предвидит недовольные возгласы некоторых читателей:
— Хорош гусь! Как быстро проскочил. Что?! Он уже вытолкнул своего велосипедиста за ленинградские заставы?!
Автор готов принести любые извинения за эту торопливость, которая — и это еще усугубляет его вину перед любителями обстоятельных описаний — допущена сознательно. Но погодите винить. Вспомните, уважаемый читатель, сколько раз вы слышали о Харькове, Курске, Орле, Туле… Да нет, пожалуй, такого пункта на магистрали Москва — Ростов-на-Дону, который бы не описан подробно. Конечно, в 1929 году трасса выглядела иначе, но и об этом говорилось сотни раз.
А столица наша Москва! А чудесный Ленинград! Тома рассказаны о них… И, конечно же, Глеб Травин за те короткие часы, что провел в Москве, успел побывать на Красной площади и, конечно же, любовался панорамой Кремля, испытывая, как всякий истинный сын России, радостный трепет сердца в груди…
Карелия. Последний этап к Полярному кругу. Узкая дорога огибает громадные гладко отесанные древними ледниками валуны "бараньи лбы", крадется вдоль голубых до сказочности озер, кружит по гатям, проложенным через зыбкие топи.
На выручку пришел мороз, он сковал и болота, и озера. Спеша, Травин где можно спрямляет путь. Вовсю использует ледяной "асфальт".
— Куда тебя несет? — кричали с берега в селе под Кемью.
…Молодой лед выгибался волнами под велосипедом. Глеб прислушивался к тревожному гулу сельского колокола за спиной.
Пронесло! …
Между озерами пробирался по гористым перемычкам-тайболам.
…Шумели над тропами высоченные сосны, хранители удивительных тайн русской вольности. Шумели, будто славили смелость и прозорливость людей, первыми двигавшихся к берегам Студеного моря…

<<глава вторая глава четвертая>>

[ Уйти к…   …списку походушек.]