Slasoft

глава пятая

Карская 1930 года

Добрался человек с "железным оленем" до ледокола?
Через сутки с Ю-Шара в Хабарово пришла успокоительная весть. Радист "Ленина" сообщал своему коллеге на берегу, что к ним на борт прибыл с велосипедом некто Травин.
Глеб в эту минуту стоял перед начальником экспедиции Николаем Ивановичем Евгеновым и рассказывал о себе.
Это было довольно интересное и, если бы другая ситуация, даже забавное знакомство. Опытнейший полярный деятель, автор первой лоции Карского моря, участник всемирно известного плавания через арктический бассейн на судах "Таймыр" и "Вайгач" в 1913 — 1915 годах с удивлением слушал рассказ молодого и, похоже, очень самонадеянного спортсмена.
— Итак, вы хотите проделать арктический переход, который, мягко выражаясь, можно назвать фантастическим как по организации, так и по транспортным средствам?
— Почему фантастическим? Насколько помню, велосипед имелся в последней экспедиции Скотта к Южному полюсу, еще в 1911 году.
— Вот именно в последней. Одна из причин, что она оказалась гибельной для Роберта Скотта, отважного и хорошо подготовленного полярника, заключается в том, что он выбрал не те средства передвижения: лошадей и моторные сани. Что касается велосипеда, раз уж вы напомнили о нем, то в экспедиции это была просто прогулочная машина для поездок по главной базе. И вообще, зачем вам ссылаться на такие примеры?
Евгенов несколько замялся.
— Вы хотите сказать, — догадался Глеб, — что я не исследователь, а всего лишь спортсмен. Так?
— Что-то в этом роде, — согласился Евгенов.
Рассматривайте мой поход как спортивный, — согласился Травин. — А потом, если говорить по правде, то Амундсен, который всего лишь на четыре недели опередил Скотта в достижении Южного полюса, тоже ведь скорее решал спортивную задачу, чем научную. Вспомните его слова из дневника по поводу путешествия на полюс: "Наука во время этой маленькой прогулки должна была сама позаботиться о себе".
— Ну а опыт?
— Пройденный путь — достаточное свидетельство моего умения ориентироваться.
— Вы, молодой человек, начитались фантастических романов. Поймите же, баз дальше нет, питания нет. Радиостанция последняя на Диксоне. Я обязан вас задержать. Теперь я отвечаю за вашу жизнь.
— Если вы меня задержите, то усугубите мое положение.
— Вам предлагают остаться, — сделав ударение на "предлагают", Евгенов выжидательно замолчал.
— То есть бросить сделанное и отказаться от плана, — уточнил по-своему Глеб. Он подумал: "Хорошо, что не рассказал о своих ногах, тогда бы положение действительно усугубилось".
— Ведь девяносто девять шансов за то, что вы погибнете! — сверкнул стеклами очков начальник экспедиции. — Только один процент за вас.
— Ну вот, я один и еще один процент — вдвоем-то как-нибудь дотянем.
— Здесь не состязание в остротах, молодой человек, — раздраженно бросил Евгенов и с треском захлопнул паспорт Глеба, давая попять, что разговор закончен. — Подумайте, и вы согласитесь со мной. Да, — остановил он Глеба. — Не читали ли вы "Гостеприимную Арктику" Стефансона?
— Знаком.
— Так и думал, — усмехнулся Евгенов. — Тогда возьмите в нашей библиотеке последнюю книжку Амундсена "Моя жизнь". Там он делает специальный разбор арктического "гостеприимства". Амундсен называет книгу Стефансона опасным искажением действительности. Путешествовать в Арктике, надеясь, по-вашему, на ружье и уду равносильно самоубийству.
— Извините, но я кое-что испробовал уже сам.
— Прошу побыть у нас некоторое время, — сухо закончил разговор Евгенов.
В Карской экспедиции 1930 года участвовало более пятидесяти транспортных кораблей. Основная группа судов шла в Игарку — новый арктический порт — за лесом.
Движение в ледовых условиях обеспечивали ледоколы "Ленин", "Малыгин" и "Красин". Суда пробивались через все три пролива — Югорский Шар, Карские ворота и Маточкин Шар. Несколько транспортов направились вокруг Новой Земли, на северной оконечности которой — мысе Желания — в этом году устанавливали радиостанцию.
Во всей экспедиции только четыре корабля были советские, остальные — английские, норвежские, германские. На "Ленине" находился штаб экспедиции и несколько корреспондентов — советских и иностранных.
Полярный велосипедист заинтересовал всех. Глеб подружился с подвижным невысоким французом Эдмундом Транэном, который представлял какой-то парижский журнал. Разговаривали через пень-колоду: французский Глеб изучал в реальном училище. Парижанин даже сфотографировал путешественника, когда тот на велосипеде проезжался по палубе.
В знак расположения француз подарил Глебу визитную карточку. А путешественник взаимно свою.
В просторной кают-компании, отделанной красным деревом и кожей, всегда было шумно. Глеба заинтересовал разговор, который вел Транэн с одним из русских капитанов-наставников. Он уловил конец фразы:
— …Первая экспедиция, которая прошла Северным морским путем, была шведской.
Стоявший тут же англичанин обернулся и подтвердил:
— Иес. Барон Норденшельд Никс Адольф Эрик.
Русский капитан погладил седые усы и, обращаясь к англичанину, сказал:
— Член-корреспондент Петербургской академии наук, почетный член русского географического общества, уроженец российской части Финляндии Эрик Норденшельд действительно провел зверобойное судно "Вега" по Северному морскому пути. Но еще надо поспорить, кто вложил больше в эту экспедицию, Норвегия или Россия. Да-с!
Российское географическое общество наметило такую экспедицию в 1870 году. Была даже организована специальная Полярная комиссия, в которую вошли видные географы. Ознакомьтесь, если угодно, с обстоятельным докладом по этому поводу Петра Алексеевича Кропоткина… Да-да того самого, который предвидел существование земли, позже открытой и названной именем австрийского императора Франца-Иосифа, имевшего к Арктике, вообще-то говоря, десятое отношение. Кропоткину в составлении доклада весьма помогли профессор Александр Иванович Воейков и академик Федор Богданович Шмидт…
И вовсе не случайно, как кажется иным, в экспедиции Норденшельда от нашего Географического общества участвовал русский офицер гвардии поручик Оскар Нордквист. В этом плавании он представлял Россию. На Нордквиста возложили ответственные задачи — связь с населением Севера, этнографические наблюдении, археологические исследования. Он участвовал в раскопках стойбищ исчезнувшего с Чукотки загадочного народа онкилонов. По окончании экспедиции его, как и Норденшельда, русское правительство наградило орденом Владимира, а Географическое общество вручило за особые труды еще и Золотую медаль. Нордквист во время плавания на "Веге" попутно сумел произвести ряд интересных наблюдений и над алеутами Командорских островов, и в Японии…
Вокруг говорившего постепенно столпились все, кто находился в кают-компании.
— А вопросы организации, финансирования, — продолжал капитан. — Общеизвестно, сколь энергично ратовали за освоение Севморпути передовые общественные деятели России. Вспомните Михаила Константиновича Сидорова и Александра Михайловича Сибирякова.
Сибиряков не только филантропически одобрял идею экспедиции Норденшельда, но и оплатил треть ее стоимости. Мало того, он отправил с "Вегой" караван собственных кораблей. Два сопровождали "Вегу" до Енисея, а последний — пароход "Лена" — до Лены, где и работает по сей день.
Да, еще! В 1879 году, когда с Норденшельдом была утеряна связь — "Вега" остановилась на зимовку в Колючинской губе, опять же Сибиряков первым послал судно для ее розысков. А в следующем году сам отправился на шхуне через Карское море в устье Енисея…
— Нет, скажите, невежественные русские купцы в роли покровителей науки, — развел руками молодой иностранный корреспондент.
— Сидоров читал научные доклады в Англии, Германии и в странах Скандинавии, — холодно возразил рассказчик. — Он писал статьи о богатствах русского Севера, о доступности плаваний в устья Печоры, Оби и Енисея, утверждал премии за исследования, участвовал лично в походах. Его приняли в действительные члены почти два десятка научных обществ — русских и иностранных.
Что касается Александра Михайловича Сибирякова, то о его "невежестве", — с нажимом заметил капитан, — как вы изволили сказать, свидетельствует тот факт, что он окончил политехникум в Цюрихе и был блестящим экономистом. Прославленный зоолог Альфред Брэм, которому Сибиряков помог провести экспедицию в Западную Сибирь и на обский Север, вероятно, тоже сказал бы о нем нечто иное. Другого мнения и сам Норденшельд, которому Сибиряков дважды помогал организовывать полярные экспедиции: Норденшельд в знак уважения дал имя Сибирякова острову в Енисейском заливе. Ну-с, и совсем не случайно, как вы понимаете, Советская власть на звала "Сибиряковым" отличный ледокольный пароход, с которым мы имели честь совсем недавно в Баренцевом море обменяться приветствиями…
Глеб внимательно слушал и в свободную минуту, когда страсти несколько улеглись, подошел к старому моряку.
Хорошо вы рассказали о русских, о Сибирякове, о Сидорове. О Сибирякове особенно.
— Спасибо. Об Александре Михайловиче можно еще много говорить. Кстати, у него и младший брат, Иннокентий, — любопытная фигура. В 1894 году, то есть уже после смерти Александра, он задумал крупную экспедицию в Якутию. Она так и вошла в историю исследований под названием Сибиряковской. Характерно, что Восточно-Сибирский отдел Географического общества составил ее почти из одних политических ссыльных. Отряды занимались по только Якутией, а охватили весь северо-восток Сибири. Вышло несколько томов обстоятельных экономических, этнографических и других исследований о чукчах, якутах, эвенах, тунгусах, юкагирах и коряках.
Нет, Иннокентий Сибиряков тоже был незаурядным человеком, и, конечно, здесь не обошлось без влияния старшего брата. Еще один, если угодно, своеобразный факт. Иннокентий Михайлович учился в Петербургском университете. Любимым преподавателем у него был историк приват-доцент Василий Иванович Семевский. По своим убеждениям Семевский был близок к народовольцам. За лекции по крестьянскому вопросу, которые были признаны министром просвещения крамольными, ему запретили преподавать в университете. Ну и что же, думаете, предпринял юный Сибиряков? Ему тогда шел двадцать пятый год: он предложил опальному приват-доценту заняться изучением положения рабочих на приисках Сибири. Финансовую сторону дела брал на себя. Семевский согласился и написал обстоятельный и реалистичный труд о тяжелейшей жизни сибиряков-приискателей…
Конечно, Иннокентий не имел такого размаха, как Александр Михайлович, да и характером много слабее. Не дожив и до сорока лет, он вдруг ударился в религию. Мне думается, что его терзали противоречия; от них и ушел в мистику, так и умер на молении где-то в Греции…

На ледокол непрерывно стекались донесения из разных мест. Некоторые суда уже выходили из Карского моря на запад. Им прокладывал путь ледокол "Малыгин". Впервые в широких масштабах осуществлялась ледовая авиаразведка. Гидросамолеты базировались на острове Диксон. Большая карта в каюте Евгенова вся испещрена пунктирами полетов над Карским морем: от Югорского Шара до мыса Желания и от Диксона до Маточкина Шара.
Глеб обратил внимание на эту карту, когда зашел прощаться; он твердо решил продолжать путешествие.
— Итак, мы еще не знаем, как пройти в одну навигацию этот путь на ледоколе, а вы думаете в одиночку, — снова начал Евгенов.
— Во время плавания на "Вайгаче" и "Таймыре" нашим морякам пришлось совершить пеший переход, — продолжал он. — Вынужденный! В 1913 году, четвертого сентября, мы открыли Северную Землю. Но уйти не смогли: корабли зажало во льдах. Кончилась одна зимовка, надвигалась вторая. Тогда-то и решили пятьдесят человек команды отправить на материк. Пешком! Моряки прошли по льдам Карского моря триста километров, а затем еще пятьсот километров по Таймырской тундре до Енисея.
— Вот видите, — обрадовался Глеб повороту разговора.
— Но в переходе нам помог боцман Бегичев – знаток полуострова.
— Я тоже рассчитываю встретить людей.
Николай Иванович помолчал и предпринял еще попытку.
— Пишите в таком случае расписку, — он подвинул Глебу перо и бумагу.
— О чем? — не понял Глеб.
— О том, что с вами говорили, советовали. Что трудности вам известны и что ответственность лежит на вас самих…
Глеб молча взял ручку. "Я, Глеб Травин…»
— Ладно, — остановил Евгенов. — В конце концов вы не мальчик, и, возможно, Арктика научит вас уму-разуму.
Можно, конечно, ругать этого человека за несговорчивость, называть безумством идею велосипедного путешествия по Арктике, но в душе нельзя было не восхищаться такой целеустремленностью и отвагой…
— Давайте детально ознакомимся с вашим планом, — Евгенов подошел к карте.
— Нет, ни в коем случае не огибайте Таймыр берегом. Зимой он совершенно пустынен. Не возражайте… Советую дойти с нашими пароходами до Дудинки на Енисее, а оттуда есть тропа на Хатангу… Далее, давайте поговорим о путях к устьям Оленека и Лены. Десять лет назад в этих местах я руководил гидрографическими работами… Напишу вам, если угодно, рекомендательные письма к некоторым знакомым.
— Так запомните, путь через Таймыр — с Дудинки на устье Хатанги, — дал последний совет Николай Иванович. — Желаю удачи!
Рано утром 28 августа Травин покидал ледокол. И команда, и корреспонденты высыпали на палубу.
…Только вчера тепло, электросвет, вкусные обеды, беседы в уютной кают-компании. А тут вой ветра, битый лед и близкая ночевка в снегу…
Позади прогудели три гудка. Прощальные.
Глеб согласился с предложением Евгенова доплыть до Диксона и направился к пароходу "Володарский", стоявшему севернее во льдах.
Вскоре скрылся двухтрубный силуэт "Ленина". На следующее утро северо-восточнее Глеб увидел мачты. Он поднял бинокль. Это был пароход. С наружного мостика за велосипедистом тоже следили, и, как только он оказался возле борта, сверху выбросили веревочный трап.
— Значит, в самом деле! — изумился старший помощник капитана, здороваясь с путешественником.
Через сутки ледяные поля, среди которых стоял "Володарский", начала ломать зыбь — отголосок далекого шторма. Судно, не дожидаясь ледокола, самостоятельно пошло по образовавшимся разводьям к открытой воде. Четырьмя днями позже на горизонте поднялись скалы острова Диксон.
В бинокль можно было разглядеть высокие мачты радиостанции, три небольших дома и вышку с колоколом. Остров вытянулся дугой вдоль таймырского берега, образуя глубоководную внутреннюю бухту.
Взгляните на карту, и вы поймете, почему приобрел — такое важное значение этот небольшой островок, прилепившийся к северо-западной оконечности Таймыра. Видите, через Енисейский залив он непосредственно связан с великой сибирской рекой — основной магистралью колоссального хлебного, лесного и рудоносного района нашей страны. Диксоновский порт принимает и перерабатывает потоки грузов, идущих морем и рекой. Отсюда они расходятся по побережью и островам Центральной и Восточной Арктики.
Не менее важно и другое. Мореплавателям нашего Северного морского пути больше всего хлопот доставляют проливы Карские ворота и Вилькицкого. Они часто в разгар навигации оказываются забитыми льдами, и тогда движение приостанавливается. Как раз на полпути между этими проливами находится Диксон с его базой снабжения и ремонтными мастерскими. Корабли сюда заходят через узкий пролив Превен. Здесь они пополняются водой и топливом, спасаются от штормов.
Значение этого острова понимало даже царское правительство. В 1915 году тут была построена радиостанция — одна из самых сильных по тому времени. Небольшая воинская команда, обслуживавшая станцию, много сделала для расширения наших знаний об этом районе. Здесь служили честные патриоты, понимавшие свой долг. В 1918 году контрреволюционное северное правительство предложило диксоновскому гарнизону присягнуть на верность "единой, неделимой", грозя в случае отказа жестокими карами. В ответ полетели слова: "Вас не признаем, присягаем Советской республике, подчиняемся Ленину".
В летопись Диксона вписан и такой факт. В годы Великой Отечественной войны фашистский линкор "Адмирал Шеер", пробравшийся в Карское море, появился неожиданно на траверзе острова. Без предупреждения гитлеровцы открыли огонь, намереваясь вывести из строя порт и радиостанцию.
Ответ диксоновцев был столь решителен, что пират счел за лучшее ретироваться…

В бухте острова стояли на якорях два гидросамолета. На фюзеляжах большими буквами: «Комсеверпуть» № 1 и 3.
В домике радиостанции Глеб познакомился с командирами гидропланов. Одетые в морскую форму и одинаковые огромные бурки и шлемы, они внешне оставались очень разными. Борис Григорьевич Чухновский — среднего роста, сухощавый, а его товарищ Анатолий Дмитриевич Алексеев — круглолицый тяжеловатый блондин.
— Вы и есть полярный велосипедист? — начал после приветствий Чухновский.
И сюда уже сообщили…
— Зачем, мы в воздухе услыхали. Рации на самолетах посильнее диксоновской.
— У нас самолет, у вас вездеход, — мягко улыбнулся Алексеев. — Собратья.
— А что? "Авиаэтажерки", пожалуй, больше походили на велосипеды, — заметил смеясь Борис Григорьевич.
Чухновский и Алексеев, как и Бабушкин, Иванов, были пионерами русской полярной авиации. "Рыцари северного воздухоплавания" — так их называли тогда. Чухновский еще в 1924 году первым из советских летчиков начал полеты по разведке льдов. Его самолет — двухместный гидроплан со скоростью полета в полтораста километров — был придан гидрографической экспедиции на Новой Земле. Наблюдателями летали Николай Иванович Евгенов и художник сподвижник Седова Н.В. Пинегин. Фотографировали, делали зарисовки.
В 1928 году Чухновский на самолете "Красный медведь" вместе с Алексеевым участвовали в спасении экспедиции Нобиле в Северном Ледовитом океане и разыскали на льду группу потерпевших крушение итальянцев. В следующем году Чухновский и Алексеев уже работали на Диксоне в составе Карской экспедиции. И вот снова здесь.
Летчики дали множество советов. На прощание сфотографировались.
— Так на каких координатах искать вас, если останетесь на зимовку? — улыбнулся Борис Григорьевич.
— Теперь до мыса Дежнева без остановки.
В Енисейском заливе дымил "Малыгин". Приведенные им транспорты грузились в Игарке. Молодой полярный город давал первый лес на экспорт.

Через Таймыр

Неприступная земля Таймыр — самая северная на Евразиатском континенте. Сколько раз о нее разбивался замысел мореплавателей проложить путь вдоль берегов Сибири. Только в 1878–1879 годах экспедиции, возглавляемой Э. Норденшельдом, удалось пройти эту трассу, да и то за два года с зимовкой. А первый сквозной рейс в одну навигацию совершил в 1932 году легендарный "Сибиряков".
Таймыр с уходящей за восьмидесятую параллель Северной Землей будто глухой стеной отделял западную сторону арктического бассейна от восточной, разрезая его судоходную часть почти пополам.
В советское время этот колосс был зажат, как говорится, в клещи. В 20–30-х годах началось планомерное освоение арктических морей. С запада наступали карские экспедиции, а так называемые колымские и ленские рейсы — тоже регулярные и крупные транспортные экспедиции — пробивались со стороны Берингова пролива, осваивая Колымо-Индигирский край. Вдоль этих трасс на берегах и по островам создавались гидрометеорологические станции, базы, фактории, порты.
Морские ветки постепенно удлинялись, приближаясь с двух сторон к Таймыру. Наконец их сомкнул исторический рейс "Сибирякова". Северный морской путь отныне превращался в постоянно действующую водную магистраль. Уже в навигацию 1933 года мыс Челюскин обогнули одиннадцать кораблей. К этому времени в советской Арктике было открыто более двух десятков полярных станций. Начали осваиваться и сухопутные пространства полуострова, на два века забытого наукой после выдающегося штурма Великой северной экспедицией 1733–1743 годов. Настолько забытого, что в середине XIX века всерьез обсуждался вопрос о возможности отдать в аренду всю территорию, прилегающую к среднему и нижнему течению Енисея, как совершенно бесполезную и лишь обременяющую казну…

…Сентябрьский утренник наложил серебряную чеканку изморози на уходящее вдаль полотно тундры. На северо-востоке висели голубые снежники отрогов хребта Бырранга. Рядом звонко плескались о гальку волны Енисея, раскинувшегося в этих местах километров на шестьдесят в ширину. Все было залито лучами яркого солнца. Лишь иногда по земле пробегали косые тени, отбрасываемые улетавшими на юг стаями гусей, уток, куликов и других крылатых кочевников.
И вот удача: неподалеку от места высадки, на крутом берегу, пара рубленых избушек — по северному уже селение, станок.
Русские на Енисее живут по три-четыре семьи. Дома и хозяйственные постройки сложены из плавника: ниже Дудинки строевого леса нет. А из кривой, потрескавшейся от мороза лиственницы дом не построишь.
Плавник — это главным образом бревна-кругляки. Где-то выше по реке разбило плот, а то и целую запань прорвало, и побежали бревна к Студеному морю. Или Енисей в половодье подмыл берег, и кусок земли обвалился с целой рощей. И все это плывет вниз, частью оседает в протоках, на мелях, но основная масса выносится течением в океан. Деревья трутся Друг о друга, теряют кору на камнях и в песке, костенеют от морской соли и вновь штормами и приливами выбрасываются на берег. Так появляется плавник в устьях тундровых рек, где вообще никакого леса не растет. Из такого плавника и была сложена избушка, к которой подошел Глеб. Возле нее стояла запряженная тремя оленями нарта. Хозяин — кряжистый промышленник — развешивал на пряслах сети. Узкие глаза, полуприкрытые складками век, изучающе щупали путника и его машину. Тут же стоял и владелец упряжки — старичок нганасан, направившийся из своего стойбища, расположенного неподалеку от Игарки, к месту выпаса оленей, в Пясинский раздол. Он оказался председателем кочевого Совета.
По просьбе велосипедиста председатель поставил ему в паспорте печать и роспись — каракулю, напоминающую вилы.
После продолжительного чаепития договорились, что путешественнику лучше всего отправляться вместе с оленеводом до реки Пуры, правого притока Пясины, а затем — в Авамскую тундру.
— А там до Хатанги зимняя тропа, — объяснил хозяин станка. — Не заплутаешь.
— Только бежать придется, паря,— предупредил старик. — Снега еще мало, оленчикам худо.
…Позади остался Енисейский залив. Тундра с каждым днем менялась. Северные стороны падей покрылись снегом. Двигались не торопясь, не больше тридцати километров в день. На остановках пили чай. Чаевка в тундре — это этап пути. По количеству чаевок можно без верст сказать, сколько проехал.
К Пуре добрались на пятый день. Отсюда дороги спутников расходились. Председатель сворачивал на север, к стадам, а Глеб — на юго-восток, в Авамскую тундру.
Нганасан внимательно следил за движением циркуля — Глеб прокладывал на карте полуострова дальнейший маршрут.
— Тут гора со скалой, похожей на гусиный нос, — вмешался старик, превосходно разбиравшийся в карте. — А тут озеро. Круглое, как птичий глаз, священное озеро… Через две чаевки юрта — долган Никита охотится…
Все эти приметы Глеб помечал значками.
— У нас в Дудинке жил Никифор Бегичев. Он тоже с картой ездил. и в Аваме бывал, и на Хатанге. Смелый человек и добрый, его вся тундра знала.
— А где же он теперь? — поинтересовался Глеб.
— Умер. Два года назад. Зацинговал в низовьях Пясины. Там и могила, — старик задумался. — Только мы не больно этому верим. Ушел Никифор, видно, на свой Сиз-остров, а может, и дальше. Он удачливый.
Глеб слышал кое-что о полярном следопыте Никифоре Бегичеве. В 20-х годах в газетах публиковалось сообщение о русско-норвежской экспедиции по розыску спутников Амундсена Кнудсена и Тессема, которую фактически возглавлял Бегичев.
Известный полярный исследователь Амундсен предполагал на судне "Мод" по примеру знаменитого "Фрама" пройти через полярный бассейн. Судно вышло в 1918 году из Норвегии, но уже в начале плавания вынуждено было дважды зимовать. Во время стоянки у мыса Челюскина Амундсен решил отправить отчеты о плавании на родину, в Норвегию. Матросы Тессем и Кнудсен взялись доставить почту до Диксона. Направились они по берегу Таймырского полуострова на запад и исчезли.
По поручению Советского правительства поисками норвежцев занялся Бегичев. Труп Тессема был обнаружен на берегу бухты Омулевой, в четырех километрах от острова Диксон. Там и сейчас среди камней возвышается изъеденный ветрами деревянный крест с надписью на норвежском языке. Позже диксоновцы поставили каменный памятник…
Погибнуть у самой цели?! По окончании розысков правительство Норвегии наградило Н. Бегичева именными золотыми часами. И вот теперь Глеб случайно узнал, что отважного следопыта постигла судьба тех норвежцев.
Но многие на Таймыре не поверили, что Бегичев умер от цинги. Возникли легенды. По одной из них выходило, что его убил член охотничьей артели. Версия о насильственной смерти не только разносилась устно, но и печаталась. И продолжалось это до 1955 года, когда газета "Водный транспорт" поставила вопрос о том, что надо наконец решить вопрос о смерти Бегичева.
Так что же, цинга или злодейское убийство?
Генеральный прокурор СССР направил на Таймыр комиссию во главе с опытным юристом А. Бабенко. В нее входили и медицинские эксперты, следователи из Москвы и Красноярска. Участвовали в расследовании и сибирский поэт К. Лисовский, писавший о Бегичеве, и местный житель Ананьин, знавший следопыта лично.
Самолет высадил комиссию у мыса Входного, в устье Пясины. Еще десять километров по берегу, и увидели холм со старым деревянным крестом. У могилы собрались люди, которые должны установить истину. Предварительно были опрошены многие коренные таймырские жители, среди них жена Бегичева Анастасия Георгиевна и участник зимовки Василий Натальченко. Ходили слухи, что он и убил Бегичева, ударив по голове железным пестиком от ступы. Прочитали еще раз дневник следопыта и его товарищей…
Могила вскрыта. С помощью самых современных и объективных методов проведено обследование и составлен акт. Вывод: смерть наступила от авитаминоза, то есть от цинги.
…28 июня 1964 года в поселке Диксон было необычайно оживленно. Люди шли к возвышенности, на которой виднелся скульптурный монумент. Когда сдернули покрывало, перед взором собравшихся оказался Никифор Бегичев. На отважном следопыте унты, меховая куртка, малахай. Он встал лицом к Ледовитому океану, будто готовый опять шагнуть в полярную даль…
Переправившись через Пуру на ветке — небольшом челноке, который был припрятан на берегу оленеводами, Травин проехал вдоль берега реки на юг. Он намеревался по притокам Пясины быстро добраться и до Авама. Но погода внесла в план поправку: повалил мокрый снег, сменившийся проливным дождем. Тундра разбухла, раскисла, растеклась. Речки поднялись.
Глеб, меся сапогами бескрайнее болото, мокрый до нитки, мечтал о морозе, как о лучшем друге. Сбоку, по-собачьи верно, катился велосипед. С кочки на кочку с ним не попрыгаешь, надо тянуть напрямую. И ругнет его Глеб, и погладит холодный металл — ведь столько вместе пройдено…
А тучи слились с туманом, навалились сырой липкой ватой. Бесцветный тяжелый воздух просто физически хотелось раздвинуть руками, вылезти из-под него на свежий ветер, на простор. Идти трудно, но и остановишься — отдыха не жди. Сразу начинают донимать "союзники" — сырость с холодом. Мучил и голод. Ничего не подстрелишь: все живое скрылось.
Как бы не закружить. Речки, озера при такой обстановке уже не приметы. Их стало бесчисленное множество, все соединены протоками. И ждать — не переждешь: затопит или с голоду помрешь. А может быть, тут, за этой рекой, становище долгана Никиты…
Глеб, опершись на велосипед, внимательно разглядывал противоположный берег. Туман скрадывал расстояние. Будь плавник, сделал бы плот, но нигде ни палки. Единственный "валежник" — сброшенные оленьи рога. Попробовать переплыть? Но есть ли смысл? Возможно, лучше двигаться по берегу на юг…
"Слишком много рассуждений, — тряхнул головой Глеб. — Это признак усталости, неуверенности… А глубина, наверное, порядочная. Любопытно, что за черные точки на воде? Уж не утки ли?»
Глеб, опершись на велосипед, вгляделся.
"Постой, да ведь это же олени! — Он ясно различает ветвистые рога над водой. Основная масса плывет в стороне, а десяток животных — прямо на него. — Что делать? Можно, конечно, распаковать ружье, но малейший звук вспугнет оленей, да и стрелять в воде без толку — унесет".
Животные почти рядом, пахни ветерок — учуют человека. Один четвероногий пловец уже выскочил на берег и отряхивался в каком-то метре от Глеба, под ним. Помотав головой, олень оглянулся на реку. И в эту минуту человек с непостижимой для самого себя быстротой, словно пружина, метнулся вниз.
Животное взвилось. Глеб слетел с него и, увидев над собой вытянутую морду с ветвистыми рогами, машинально ухватился за них. Надо сказать, что дикий олень, о котором много написано как о робком и миролюбивом животном, когда надо, умеет защищаться и даже нападать. И не только рога в таких случаях служат ему оружием, но и острые, очень крепкие копыта передних ног. Ведь этими копытами олень зимой разбивает твердый, как лед, наст, добывая ягель.
И все же подбросить вверх человека, весящего восемьдесят килограммов, не в состоянии. Он волочил охотника по земле, по воде, пытался проткнуть его рогами, но Глеб каждый раз изворачивался, и наиболее опасные центральные отростки проходили мимо…
Олень слабел. Он хрипел, широко раскрывал рот, глаза налились кровью. И думал, видно, уже не о нападении, а о том, как бы унести ноги. У Глеба задача добраться до ножа. Как высвободить руку?
Резко повернувшись, он всей тяжестью налег на рога, стремясь завалить животное. Олень сделал попытку вырваться, но, увы, человек оказался более ловким. Он прижал к земле рогастую голову. Новое усилие — и олень упал. Понадобилась доля минуты, чтобы нож довершил дело.
Стадо, напуганное шумом борьбы, форсировало новую протоку.
Теперь у Травина есть пища. И погода стала проясняться. Тучи из серых сделались темными с синеватым оттенком и поднялись. Ветер сменился на северный. Резко похолодало, а в ночь пошел сухой колючий снег. Настоящий, зимний.
…Миновал Глеб и скалу Гусиный нос, и круглое озерцо, и еще одно очень длинное и узкое озеро. Добрался до становища Никиты. Хозяин оказался в отъезде. Встретила жена. Травин с любопытством оглядывал жилище. Такого он еще не видел. Дом сооружен на санях: два полоза, а на них каркас из тальника. Сверху он покрыт нюком — чехлом, сшитым из оленьих шкур, шерстью наружу. Внутри — ситцевый полог, в углу — небольшая железная печь. Тут же на полу, в колыбельке, сплетенной из прутьев, сидел ребенок.
Женщина по облику и по бойкости походила на якутку, а возможно, и была ей. Говорила по-русски. Глеб узнал, что Никита тоже скоро откочует в Авам. Хозяйка предлагала подождать мужа и ехать вместе. Глеб подумал и решил все же не задерживаться.

«…Мы подумали, ты неживой"

В конце октября путешественник подошел к Пясине. Это самая большая река полуострова. На север от нее высится хребет Бырранга и полярные пустыни — голые глинистые пространства. На зиму даже дикие олени, а за ними и волки покидают тундру, расположенную за этой рекой. "Пясина самой природой огорожена от посягательств человека", — писал один исследователь в 20-х годах.
Только в 1936 году в Пясину с океана вошел караван речных судов с… паровозами и вагонами для строителей заполярного металлургического центра Норильска. Привел его прославленный енисейский капитан Мецайк. Следует добавить, что это тот самый Константин Александрович Мецайк, который привез в 1915 году из Красноярска на Диксон первую в этом краю радиостанцию.
Значит, Пясина. На блестящем, чуть запорошенном снегом льду играли алые блики полуденной зари. Велосипедист осторожно спустился на лед, потоптался на нем. Сел на машину и нажал на педали.
Позади середина. Выходить надо левее, где пологий берег. Он круто повернул руль и… грохнулся на затрещавший лед. Велосипед поскользнулся: подвели поношенные покрышки. А может быть, и еще что — выяснять причину падения, барахтаясь в проруби, пробитой собственным телом, — занятие, конечно, несвоевременное…
Травин, вцепившись пальцами в острую кромку, стремился выбраться на лед. Вниз тянула одежда, отяжелевшие торбаса… Ни минуты на колебания, на сомнения. Одно неловкое движение — конец, затянет под лед. Как можно шире разведя руки, Глеб грудью оперся о кромку и вытолкнул вперед плечо. Еще толчок — еще десяток сантиметров. В воде остались только ноги…
Распластавшись на льду, путешественник полз, перебрасываясь с боку на бок и волоча за собой велосипед.
Подняться рискнул лишь у самого берега. Как огнем жгло израненные в кровь лицо и дрожащие от напряжения руки. И только теперь почувствовал усталость, холод… и страх.
Всего можно было ожидать. Но оказаться вот так среди оголенного и леденящего безмолвия в разбухшей от сырости одежде — это уж слишком.
В голове застучало: "Замерзнешь! Замерзнешь!» Голос чужой, далекий.
Травин подскочил и резко стянул торбас. Захлюпала вода и, сочась на снег, тут же превратилась в льдинки. Танцуя босой на снегу, он выкрутил чижи — меховые носки, взялся за свитер… Танец неописуем, главное в нем — максимум движений.
Наконец все выжато и мокрым надето снова.
Ни .минуты промедления. Бежать, бежать! …
Мчась от реки, Глеб наткнулся на кочки. Ткнул одну — оленья туша, запрятанная в снег. Тут же горой лежали шкуры, или, как их называют на Севере, постели.
Понятно: нганасаны заготовили про запас мясо диких оленей. Почему на берегу? … Осенью олени начинают переход на юг, ближе к лесам, где легче кормиться. При этом они переплывают многие реки. Охотники изучили маршруты кочевок и поджидают животных в местах широких переправ, бьют их в воде с веток.
"Это жизнь!» — обрадовался Глеб находке. Он принялся торопливо строить логово. Шкуры не гнутся, словно щиты. Несколько штук вниз, а сверху домиком. Для прочности закрыл еще снегом.
Как высушить одежду? Спички целы, по кругом ни былинки.
Осенила мысль! …
Если бы кто мог видеть! Сорокаградусный мороз, и голый человек в торбасах прыгает вокруг палатки, прикручивая к велосипеду скинутую одежду.
Нет костра, так высушит мороз! Глеб, оставив на себе только ремень с компасом да торбаса, забрался в меховую нору. Шкуры обжигали тело заиндевелыми ворсинками. И вдруг вспомнилось…
Купец Константинов, псковский хозяин отца, очень любил зимнее купание. Каждую зиму он строил на льду реки Великой сруб. Внутри делали прорубь. Ставили железную печку и даже диван.
Примчится Константинов, сбросит с себя все — и бултых в воду. Выскочит обратно, а кучер уже держит согретую над печкой доху. Накинет на купеческие телеса, посадит в кошеву — и домой. Благо от дома до купальни меньше версты.
Вот также как-то после пьянки подъехал купец. А дверь в купальню открыта. Кучер вбежал и обомлел. В черном окне проруби торчала из воды вихрастая голова. Держась за деревянный борт, мальчишка часто-часто перебирал ногами, стараясь держаться на плаву… Это был Глеб.
— Ах ты, пескарь, — ругался кучер, таща его из воды. Ну погоди! — Схватив на руки, вылетел на улицу, сунул в чем мать родила в медвежью полость…
И почему-то у Глеба в памяти на всю жизнь запечатлелось ощущение на теле покрытых инеем колющихся ворсинок. Вот и сейчас.
…Меховая палатка вроде спального мешка постепенно согрелась. Захотелось есть. "Сколько прошло времени?» — гадал Глеб. Часы-то после купания остановились. Бинокль и барометр совсем остались в Пясине.
Осторожно раздвинул негнущиеся шкуры. Солнце плавало над самым горизонтом. Морозище! Протянул руку к одежде. Белье почти сухое, и свитер хорош: вымерзли. Худо только с верхней меховой одеждой: малица как колокол и торбаса на ногах так и не высохли. Значит, будут пропускать холод и преть.
Оделся, размялся. Конура больше уже не манила. Отрезал мороженой оленины. Настругал тонкими пластинками и досыта наелся.

Пасмурным утром группа охотников-нганасанов подъехала на оленьих нартах к фактории "Боганида", расположенной в восточной части Таймыра. Когда-то фактория принадлежала Дудинскому купцу К.П. Сотникову. Этот Сотников прославился тем, что первым в 1866 году начал добывать медь и уголь в районе нынешнего Норильска. По тому времени купец совершил богохульное дело: разобрал в Дудинке кирпичную церковь и сложил из нее плавильную печь. Медь получилась превосходная. Но в Петербурге до самой Октябрьской революции ни Сотниковым, ни его медью так всерьез и не заинтересовались.
Заведующий факторией Степан Александрович Баранкин, совсем еще молодой человек, опешил, когда охотники, обычно степенные, ворвались в дверь. Перебивая друг друга, они рассказали, что видели в тундре мужчину с каким-то непонятным предметом в руках.
Пеший в тундре — это уже чрезвычайное происшествие!
Расспросив охотников, где они видели "чудо", заведующий взял упряжку оленей и поехал по свежему следу…
Навстречу тяжело ковылял человек, толкая перед собой велосипед. Изодранная ненецкая малица, какие-то лоскуты на ногах, драный шарф закрывал лицо.
Баранкин остановил упряжку.
— Садитесь!
Понятно, что напугало нганасанов, — велосипед. Ведь в их лексиконе даже не было таких слов, как колесо.
Устроив Глеба, Баранкин повернул домой.
…Охотники и заведующий факторией сидели за столом и слушали гостя. Перед каждым дымилась кружка с чаем. Чай густой, а сахару клали немного. Не от боязни объесть — такое и в уме северянина не появится: есть так есть досыта, лишний сахар просто портил вкус напитка.
— А мы, однако, думали, что ты неживой, — обратился к велосипедисту пожилой нганасан с медными бляхами на груди.
Все за столом заулыбались.
Много позже Баранкин писал на Большую землю:

«…С волосами ниже плеч, бородатый, со шрамами ознобов на лице, с негнущимися руками, едва переступая ногами, на которых сам отрезал ножом обмороженные пальцы, Травин предстал в моем воображении живым Амундсеном. Он пробыл у меня всего три дня. Эти три дня — большая книга, которую я никогда не читал. Сколько рассказов! У него есть портативный альбом, где росписями и печатями заверены населенные пункты, в которых он побывал. На теле путешественника надет пояс с медными буквами: "Глеб Леонтьевич Травин". Это для того, говорил он, чтобы опознали в случае смерти. Ни бахвальства, ни героики, ни помпезности, ни нытья и жалоб. И какая скромность! Кроме сотни пуль, десятка плиток шоколада и сухого печенья, Глеб Леонтьевич — ничего не взял! И все перекрыла идеальная честность. Как я предлагал ему на прекрасных скакунах-оленях домчать его хоть до самой Дудинки или до любого пункта по его маршруту! Как я упрашивал его взять пару смирных выносливых оленей. Все было тщетно! Даже не отдохнув как следует, не залечив ознобов, он пристегнул рюкзак и уехал, использовав очень короткий кусок торной дороги. Где он и жив ли? …»

<<глава четвертая глава шестая>>

[ Уйти к…   …списку походушек.]