Slasoft

глава шестая

Берег лейтенантов

В ста пятидесяти километрах от впадения реки Хатанги в море Лаптевых, на ее правом берегу, расположилось село Хатанга.
…Середина морозного дня. Тихо. Солнце не показывается уже неделю. Над горизонтом только зарево. Заметенные снегом избы дружно топились.
"Раз, два, три, четыре…» — Глеб насчитал двенадцать седых дымков. Понятно, почему на севере размеры селения принято определять количествам "дымов" — нагляднее. Беспокойство Баранкина было напрасным. Глеб благополучно добрался до Хатанги. Шел и ехал по рекам. Путь объяснили охотники на фактории: "Речка Боганида вытекает из озера Лабаз, впадает она в Хету; Хета течет в Катуй, а Катуй — в Хатангу…» Таймырский полуостров, переход через который занял два месяца, остался позади.
Первыми увидели Травина собаки и дружным лаем оповестили село. Захлопали двери.
Заместитель председателя райисполкома Федот Васильевич Необутов очень обрадовался приезду путешественника. Собственно, то, что Травин — путешественник, для него было маловажным: он сам всю жизнь кружил по побережью, пас оленей, рыбачил, ловил песцов. Правда, транспорт иной, но это уж дело хозяина, бежать ли за нартой или ехать на ней. С уважением отнесся Федот Васильевич к военному званию Травина, к тому, что он командир.
— Помоги, друг, организовать торжественное собрание. Завтра ведь тринадцатая годовщина Октябрьской революции, — говорил зампред, путая русские слова с эвенкийскими. — Есть у нас учитель, да больно молод. Председатель уехал в Якутск. Культбазу будем строить, Госторг уже открыли. Скупщиков как пургой смело. Куда только попрятались.
Село Хатанга в эту зиму стало административным центром одного из четырех районов Таймырского округа, образованного 10 декабря 1930 года. Округ назывался Национальным. Коренные жители — охотники и оленеводы, рыбаки — именовались пока еще по-старому: эвенки — тунгусами, саха — долганами, нганасаны — самоедами, как и ненцы, ханты — остяками и только якуты — якутами… До Октябрьской революции всему этому разноплеменному населению придавалось великодержавное обобщение "инородцы".
Пока шел разговор, в помещение райисполкома прибывал народ. Мужчины толпились вокруг гостя, а женщины жались у стен.
— Я местный учитель, — тряс Глебу руку, юный паренек. — Выступите. Вы же столько видели.
Глеба и не требовалось так уговаривать. Оратор, правда, он неважный, но готов сколько угодно рассказывать о том, как поднимается страна, что делает Советская власть, чтобы лучше жилось трудовым людям…
Учитель переводил.
В заключение Глеб поведал о своем путешествии, о виденном на пути, о приключениях. Когда дошел до купания в Пясине, среди собравшихся то раздавались возгласы сочувствия, то такой громкий смех, что подпрыгивало пламя свечей. А учитель, узнав, что часы путешественника после пясинской "купели" стали барахлить, предложил свои.
— Вам нужна точность, а эти я с первой оказией в Якутск направлю, там починят.
Травину предстоял большой путь на Лену. Местные жители ездили туда, как правило, через тундру, пересеченную горными кряжами и большими реками Анабаром и Оленеком. Но пускаться в такую дорогу без проводника опасно. Надежнее все-таки по берегу.
Северяне не знакомы с русским обычаем "посидеть" перед дорогой. И когда назавтра велосипедист, наладив машину, вывел ее на реку, вся Хатанга оказалась на ногах. Каждому хотелось пожать руку человеку с "железным оленем".
— Держи на память, — протянул Глебу фотографию Необутов.
Правда, у него получилось "на вамят", но дружественный жест и снимок, на котором изображена вся семья — сам, жена и двое ребят, уточняли смысл подарка.

…В обед еще светло, а потом смеркается и наступает ночь.
В один из таких полудней Глеб, пересекая Хатангский залив, увидел на севере массив. Это и был Сиз-остров, или Большой Бегичев, открытый Никифором Алексеевичем Бегичевым еще в 1908 году и позже ошибочно чуть не "закрытый" Нансеном.
По льду залива Травин вышел к высокому, далеко вдающемуся в море полуострову. Чтобы обойти его, надо сделать лишнюю сотню километров, а то и больше. Ну а если спрямить?
Темно. Вторая половина ноября — начало полярной ночи. Впрочем, это вовсе не означает "ни зги не видно". Луна в чистой атмосфере Арктики удивительно ярка, светит так, что хоть книгу читай. А то зажигаются гигантские цветные люстры сполохов.
О полярной ночи написано много страшного. С непривычки оно так. Но ночь — это самое рабочее время у коренных северян — охотников и оленеводов, и им не до страхов. Так что о "страшной полярной ночи" обычно пишут те, кто ее ни разу не видел, либо попадал под ее покров случайно. Ф. Нансен, например, утверждает, что, дрейфуя на "Фраме", он за время полярной ночи помолодел. "Я готов, — говорит этот отважный человек, — порекомендовать полярные страны как отличный санаторий для слабонервных…»
Велосипедист легко катился по сверкающему полотну твердого наста. Над тундрой из конца в конец небесного купола перекинулся бело-голубой шарф Млечного Пути. Мир в двух цветах — черном и белом. Тишина…
И вдруг с Травиным произошло непонятное. Все началось с того, что замерзла нога. Глеб сошел с велосипеда и начал прыгать. Чтобы усилить циркуляцию крови о ступнях, он энергично пошаркал ногами. Ремешок, стягивавший волосы, сдвинулся, и длинная прядь упала на глаза. Глеб поднес руку к голове и почувствовал, что волосы у него поднимаются торчком вслед за ладонью. "Что за чертовщина?!» — отбросил прядь, наклонился к велосипеду. Но едва пальцы приблизились к рулю, как получил чувствительный электрический разряд…
Лица коснулось легкое дыхание ветра. Щеки ощутили уколы сухих снежинок. Пространство начало быстро меркнуть, порывы ветра следовали один за другим — надвигалась пурга. Глеб уже не раз встречался с ней, укрываясь обычно в снежной пещере, соорудить которую в сугробе просто. Но где искать убежища на обледенелой возвышенности? Надо во что бы то ни стало успеть до непогоды пересечь мыс и укрыться под берегом. Подбадривая себя, он изо всех сил жал на педали, стремясь противостоять натиску ветра. Тщетно! Быстро нарастающий разгул бури вынудил слезть с машины.
Наклонив голову, вцепившись обеими руками в руль, Глеб шагал в лоб ветру. Порывы слились в сплошной шквал. С каждой минутой становилось понятнее, что до моря не дойти. Снег, жесткий, как песок, хлестал лицо, слепил глаза, захватывал дыхание. Его бесконечная лавина с бешеной скоростью скользила под ногами. Она толкала, рвала из рук велосипед, пронизывала одежду, кружила путника, как клок шерсти. Мечта — врыться в снег! Но под ногами ледяная корка.
Очередной свистящий удар пурги сбил с ног. Ветер подхватил человека и поволок вместе с машиной.
Травин, напрягая мускулы, стремился удержаться. Но разве уцепишься за лед? Нет, только бы не потерять самообладания. Должен же попасться хоть бугорок на этом проклятом мысу!
"А что если…» Выхватив из-за пояса нож, Глеб с размаху всадил его в наст. Широкий массивный клинок пробил гололед и застрял в нем. Скольжение прекратилось.
Травин готов был закричать ура и, возможно, закричал бы, позволь пурга открыть хоть на секунду рот: он зацепился, опора есть! Прочный наст из врага превратился в союзника.
Держась за нож и не выпуская из другой руки велосипед, Глеб затащил машину перед собой и укрыл голову за багажными сумками. Только бы не вырвался нож, только бы удержаться… Снежные вихри бурлили в колесах, струями текли вдоль тела. Но напор заметно слабел. Глеб чуть приподнял голову — перед велосипедом уже намело холмик. Снег мчался поверх него, нужда в опоре миновала.
Высвободил нож. Вырубил несколько пластин слежавшегося тяжелого снега и, нарастив барьер, прижался к нему спиной. Приподнял машину — сумки снова оказались на поверхности снежного бугра. Еще приподнял…
Постепенно над путешественником вырос сугроб с пещерой, каркасом которой столь необычным образом стал велосипед. Расширив и уплотнив телом берлогу, Травин почувствовал себя в безопасности. Теперь можно и поразмышлять. Сопоставив "электрические эффекты" с тем, что за ними последовало, он пришел к выводу, что все объясняется концентрацией электричества в атмосфере.
Наверху неистовствовала буря, тут же было тихо и сравнительно тепло. Закусив мясом, захваченным из Хатанги, Глеб поплотнее завернулся в малицу и уснул.

Юго-восточнее острова Большой Бегичев в море выходит река Анабар. В проливе, который отделяет остров от материка, ее воды смешиваются с хатангскими. На берегу попадаются пасти — ловушки из бревен для промысла песца. Стоят они через каждые 200–300 метров, точно батареи, нацеленные на океан. Фронт их прерывается только скалами.
В самом устье Анабара Глеб наткнулся на полузаметенную урасу — шалаш, обложенный дерном. Внутри имелся очаг из диких камней. В углу куча каменного угля и растопка из плавника. На полу несколько грубо выделанных оленьих шкур. На закопченной перекладине висел мешочек с вяленой рыбой.
Глеб растопил печурку, нагрел воды. Наелся, напился.
Ночью его разбудил лай собак. Кто-то поднимал шкуру, закрывавшую вход в урасу.
— Здорово! Капсэ!
Приезжий оказался местным охотником, проверял пасти на берегу. Скинув через голову совик — оленью доху — и кучу другой дорожной одежды, он повторил:
— Капсэ!
Это якутское слово — просьба рассказывать новости.
Глеба заинтересовало, откуда уголь. — Да здесь, рядом, на берегу.
Назавтра он, и правда, увидел угольные пласты, выходившие правильными надвигами прямо в море. Подходи корабль и грузи.
Тут они и расстались, охотник и велосипедист. Одному надо на станок, расположенный южнее, а Глебу — на реку Оленек. На тот самый Оленек, куда отправился нести службу атаман Семен Дежнев через десять лет после свершения им исторического плавания вокруг Чукотского носа.
Выбор дороги прежний — по мысам либо через бухты и заливы. Ледовые нагромождения столь велики, что их можно легко принять за возвышенный берег. Но все же лучше обходить по твердому припаю, чем "плыть" по рыхлым сугробам.
Места пошли сравнительно обжитые — Якутия. Обжитые ли? Средняя плотность населения Якутской АССР в то время — десять человек на каждые 100 квадратных километров, а в бассейне Оленека — 0, 5 человека!
На высоком яру Оленека, у подножия утеса Тумуль-Кай, — могилы Прончищевых.
"Злополучный Прончищев и неустрашимая жена его" — так назвал историк эту семейную пару. Лейтенант Василий Прончищев был начальником отряда Великой Северной экспедиции. Он занимался описью берега от устья Лены до Енисея. С ним отправилась в путешествие в Сибирь и его молодая жена Мария. Она вместе с мужем и его товарищами плавала на маленьком шлюпе "Якутск" через полярные льды, делила все лишения. Оба Прончищевы тяжело заболели. И умерли они чуть ли не в один день осенью 1736 года.
Мало что знают историки о Марии, никто не видел ее портрета. Она, конечно, была прекрасна, как и ушедшие навсегда в полярную неведомость Жульетта Жан, подруга Русанова, и медицинская сестра в экспедиции Брусилова Ерминия Жданко, как и та неизвестная, чью русую косу и златотканый сарафан нашли на берегу восточного Таймыра рядом с останками морехода, носившего имя Акакия Муромца… Первые русские женщины-полярницы! Где же, наконец, тот мрамор, который запечатлеет их бессмертную красоту?
Опять случилась неудача: треснул руль. Ни о какой сварке в этих местах не приходилось, конечно, и мечтать. Выручили мастера из сельца Усть-Оленек, куда Глеб прибыл в конце ноября. Смекалке северян можно только удивляться. Самый бросовый кусок металла в искусных руках превращается в очень нужную в быту вещь. Увидит ненец или якут на берегу ржавый барочный гвоздь — обязательно подберет его. Очистит, расклепает в пластинку, потом свернет желобком, вчеканит сверху медь и серебро от монет, вырежет из корневища плавника мундштук. Соберет все — и готова красивая трубка.
Один из таких умельцев и предложил Глебу смастерить руль из старого винтовочного ствола. За два дня он выгнул чуть ли не копию заводского. Пристроил к нему старые ручки — и велосипед снова на ходу.
За Оленеком арктический: берег уходит в океан. Начинается огромная дельта Лены. Бесчисленное множество проток, островков, озер раскинулось на пространстве шириной в триста километров. По протоке, тянувшейся почти точно на восток, Глеб направился к селу Булун.
У подножия прибрежной горы, круто падающей в Лену, несколько десятков домов, сараев и церковь. Тут и косторезная мастерская. Печать, которую поставил Глебу председатель Булунского улуса, вырезана из мамонтовой кости. Кроме якутов в селе жили и потомки русских казаков-землепроходцев. Они мало чем отличались от оседлых коренных жителей. Прапрадедовское наследство у них заключалось в кремневых ружьях…
И снова в путь. Теперь на север по восточному ответвлению Лены — Быковской протоке, по которой ныне суда ходят к порту Тикси. Зимой на морском берегу жизнь чувствуется только в устьях рек. Здесь чаще поварни, урасы. Охотники свои угодья обычно разграничивают от реки до реки.
Глеб пересекал петли песцов, лазы леммингов. Видел и следы диких оленей, не так давно завершивших переход с островов на материк. Это обычно бывает поздней осенью, когда замерзают проливы.
Попадались даже дороги. Якуты в отличие от ненцев, которые любят каждый раз прокладывать собственный след, придерживаются трасс: в тундре — оленьи тракты, а по берегу, где проверяют пасти, — накатанный след собачьих нарт. Но когда Глеб уходил на лед, тут уж ни следа, ни укрытия. У него с собой бязевая палатка восьмиклинка, сшитая еще в Хабарово. Поставит свою верную машину по направлению движения, колесами зароет в снег, а на седле укрепит насос. Получалась мачта, на которой растягивалась вкруговую палатка. Засунет в один торбас ноги, другой — под бок, под голову — куртку. И, не снимая меховой одежды, вытягивается вдоль велосипеда. Иногда даже свечу зажжет. Светло и тепло. Растяжимо понятие о комфорте…
Утром туалет. Ведь даже с пуховой перины встанешь, и то надо привести себя в порядок. Глеб ежедневно умывался снегом до пояса: чистота — враг холода. Потный всегда быстрей замерзнет. Ну и в заключение завтрак: сырая рыба, сырое мясо и обычно без соли.
В середине декабря путешественник добрался до села Усть-Янск на реке Яне. Крутой берег, кое-где низкорослый лес.
— …Знаете, Глеб Леонтьевич, немного городов повидали столько прославленных путешественников, как наш Усть-Янск, — сообщил Глебу при знакомстве секретарь улусского исполкома. — После основателя села боярского сына Ивана Реброва, открывшего Яну для царского ясака, здесь с истинно научными гуманными целями: побывали лейтенанты Семен Лаптев, Фердинанд Врангель, мичман Федор Матюшкин. А экспедиция лейтенанта Петра Анжу так и называлась Усть-Янской. Анжу, описывая берег между Оленеком и Индигиркой, проехал в этих краях десять тысяч километров на собаках.
— Так что, Глеб Леонтьевич, вы у нас не первый лейтенант, — улыбнулся секретарь. — Бывали тут и боцман Бегичев, и геолог Волосович, и ученый Миддендорф…
Нет, это, пожалуй, самый знаменитый берег Арктики, от Таймыра до нас. Я бы его назвал Берегом лейтенантов.
Поглядите, чьи подписи стоят под Генеральной картой Сибири, составленной: по описям Великой Северной экспедиции? Наших лейтенантов: Харитона Лаптева, Дмитрия Овцына, Сафрона Хитрово, Ивана Елагина. Жаль, не успел подписать ее Василий Прончищев, тоже лейтенант… "Колумбы росские" — это ведь и о них. Лейтенантская Великая сибирская экспедиция — воистину великая и героическая!
Ни один народ, ни одно государство в те годы не пыталось, да, вероятно, и не могло предпринять такого. Русский размах! … Экспедиция продолжалась десять лет — с 1733 по 1743 год! Участвовало более тысячи человек.
— Она еще называлась и Камчатской, — успел вставить Глеб.
— Да, Первой и Второй камчатской, — подтвердил рассказчик и продолжал: — Так я говорил о масштабах. Возьмем для примера только август — октябрь 1740 года. Представьте себе, Глеб Леонтьевич, карту России. Вы увидите, как на крайнем востоке, в Авачинской бухте, отдают якоря пакетботы "Святой Павел" и "Святой Петр", прибывшие из Охотска под командой Беринга и Чирикова. А на другом конце страны, в Петербургской адмирал-коллегии, лейтенант (опять лейтенант!) Скуратов докладывает об окончании съемки берега вокруг Ямала. В те же дни команда "Иркутска", на капитанском мостике которого стоит Дмитрий Лаптев, отважно бьется со льдами вблизи Колымы, стремясь к неведомым землям Чукотки. А возле восточного берега Таймыра сплющенный торосами идет ко дну бот "Якутск", на котором три года назад умерли от цинги Прончищевы. Экипаж "Якутска" теперь по распоряжению командира Харитона Лаптева направляется по льдам к пустынному берегу полуострова… Я вам покажу маршруты экспедиции, — и секретарь разложил на столе вычерченную от руки карту северных и восточных берегов России с пунктирами походов…
Так совсем неожиданно Глеб прослушал курс истории северных открытий. Секретарь, обрадовавшись свежему собеседнику, готов был всю ночь рассказывать о делах давно минувших. На Север, по его словам, он приехал задолго до революции со статистической комиссией. Весь его облик — очень аккуратный европейский костюм, гладко выбритые щеки, трогательная чеховская бородка — так не подходили к суровому и диковатому пейзажу янского устья. И в то же время чувствовалось, что человек этот, похожий больше на ученого, чем на канцеляриста, доволен своей судьбой и своими занятиями.
— В большие города меня уже и не тянет, — заметил он. — А потом я очень верю: и на Севере скоро будут белокаменные.

"Неведомый зверь"

В Усть-Янске жили промышленники. Собственно, не они, а их семьи. Мужчины большую часть года проводили на Ляховских островах. Охотились там на песца, добывали Мамонтову кость. Бивней на островах видимо-невидимо, хоть и вывозят их оттуда вот уже две сотни лет. Да и на материке, по берегам рек, в мерзлоте порой обнажаются целые кладбища мамонтов. Реки уносят эти останки в океан или хоронят на дне. Такие могильники дали повод сочинить легенду про подземного зверя: "Когда идет он, то земля и лед вспучиваются буграми. А как выглянет из-под земли, дыхнет воздуха — так смерть…» Про зверя-великана Глеб слыхал и на Камчатке.
Охотники из села Камаки видели в Ключевском доле таинственные следы. Можно подумать, что зверь шел по еще не затвердевшей лаве, продавливая своей тяжестью ее корку. Лава остыла, и отпечатки окаменели. Каждая ступня с большую сковороду, а длина шага более метра. Гигант!
То, что это следы и ничто иное, подтверждает их удивительное однообразие. Зверь прошел будто вчера, обходя препятствия: крутизны, скалы, расщелины и другие опасные места.
Глеб тогда обратился за разъяснением к П.Т. Новограбленову. Краевед сказал:
— Я уже писал о следах этого неведомого зверя. Допустите, что их оставил мамонт.
— То есть как? — поглядел одуревшими глазами Глеб.
— Да так. У народностей Сибири сохранились предания о мохнатых зверях с длинными трубчатыми носами. Слово "слон" знать им неоткуда. Якуты, скажем, называют мамонта "водяным быком", а их соседи — юкагиры "подземным зверем". Что касается камчатского "неведомого зверя", то ительмены мне говорили, что это огромный медведь.
Профессор-зоолог Державин, который в 1909 году путешествовал по полуострову, усомнился в таком толковании: уж очень отпечатки велики. Но с каким еще великаном могли камчадалы сравнить медведя: медведь самый крупный зверь на полуострове. Нет, дело не в названии, а в том, что перед нами следы когда-то жившего существа. И возможно, действительно мамонта.
— Но мамонты не пережили последнего оледенения,— возразил Глеб. — Это общеизвестно.
— Не все ученые разделяют такое мнение, — сказал Новограбленов. — К тому же на Камчатке ледники некоторых районов вовсе не коснулись. Доказательством тому — роща грациозной пихты возле Кроноцкого вулкана. Других мест на земле, где бы это дерево росло, нет. Наша каменная береза тоже древнейший доледниковый лес. А орхидеи?! Вы их найдете возле горячих ключей… На Камчатке проходила бурная вулканическая деятельность. Вероятно, ледники не могли осилить подземное тепло. Роща ведь прилепилась к вулкану. Возле вулканов и "таинственные" следы. Вот и допустим, что по Ключевскому долу паслись последние на земле мамонты. Судя по глубине отпечатков (пятнадцать — двадцать сантиметров), которые не успели разрушить ни воды, ни ветры, животные ходили здесь еще в нашу эру…
Таинственные следы волнуют исследователей, краеведов до сего дня. Попытку обосновать гипотезу о камчатском мамонте предпринял недавно научный сотрудник Камчатского отделения Тихоокеанского института рыбного хозяйства и океанографии молодой биолог Анатолий Георгиевич Остроумов…
Жители камчатских сел, как и Усть-Янска тоже занимались добычей мамонтовой кости. Выделывали из нее и игрушки, и оружие. До сего дня на полуострове мастерят костяные полозья для нарт. Подбитые ими нарты хорошо скользят не только зимой, но и летом по мокрой траве или мху. Но промышленники якутского Севера заготавливали клык тысячами пудов! Вывозили его в центр России и за рубежи.
С таким вот "клыкоискателем" и выехал Глеб из Усть-Яяска на север. Расстались они на берегу Селяхской губы. Промышленник направился на мыс Святой нос, от которого лежал обычный путь на остров Большой Ляховский, а Глеб поехал по оленьему "тракту" на восток.
Этот восток! Он начался от Мурманска. Где восток, когда даже не видно Полярной звезды? А магнитная стрелка на компасе вдруг ни с того ни с сего начинает крутиться как бешеная. И если велосипедист в пути от Оленека до Яны имел возможность пить горячую воду и наслаждаться теплом охотничьих зимовий то теперь двигался по безлюдью. В темный декабрь опаснее всего одиночество…
Лишь вблизи берега Хромской губы Глеб увидел конус чума, над которым полыхал отсвет горящего очага.
Хозяин-юкагир после традиционного угощения и обмена новостями пожаловался гостю на болезнь отца. Так как недомогание оказалось довольно заурядным — старика мучили глисты, Глеб, не задумываясь, поделился с больным ампулами лекарства, которым снабдила его фельдшерица еще в Хабарове. "На всякий случай: питаетесь все время сырым".
К утру следующих суток лечение произвело такой поразительный эффект, что юкагир стал просить Травина предпринять поездку в тундру к его другу, страдавшему подобным же недугом. Дело в том, что хозяева решающую роль придали не лекарству, а самому лекарю. Пришлось согласиться, Оленья упряжка помчалась на юго-восток.
…Просторный чум. Хозяева и гости расположились возле стен, в центре — костер. Перед огнем, как изваяние, полуголый человек в шапке с перьями. Горбоносое, намалеванное лицо исказилось гримасой, дрогнули побрякушки на шее, звякнул бубен — и словно вихрь пронесся по чуму.
Трещат и сыплются искры, подпрыгивает пламя, освещая смуглые застывшие лица; шаман беснуется, ритмично звучит его бубен: то гудит, то глухо рокочет, гипнотизируя зрителей… Но вот шаман заговорил, тыча пальцем туда, где сидел велосипедист. Поймав несколько косых взглядов, Глеб понял, что гадальщик болтает что-то неладное.
— О чем это? — обратился он к своему знакомому.
— Ты, дескать, нехороший человек, — перевел тот. — Однако врет он. Давай лекарство.
Взяв ампулы, юкагир встал и горячо заговорил. Он показывал на Травина, на себя, на лежавшего за пологом больного. В его речи часто повторялись слова "русский: друг", "человек с железным оленем".
…Шаман, оттесненный: к самому выходу, бормотал про себя какие-то ругательства.
— Он, знаешь, что говорил? — начал юкагир, когда возвращались. — Будто ты был не один, а трое. Двое, мол, убили одного, а потом ты убил и своего напарника, чтобы завладеть "железным оленем".
— Ты что же не сказал сразу? — резко спросил Глеб.
— А зачем? Шаман-то не настоящий, из русских. Только мажется здорово. Мы ему не больно верим: пришлый он.
"И верно тут что-то не так", — подумал Глеб о странном колдуне.
Загорелось сияние. Оно было необычным, напоминая скорее зарю. На горизонте разлилось однообразное красно-оранжевое пятно. Оно расширялось, заполоняя северо-западную сторону неба.
Каюр тревожно заерзал на нарте и вынул изо рта трубку.
— Плохо! — сказал он.
— Что плохо?
— Да вот такие кровяные сполохи. У наших там, — он показал трубкой на север, — что-то случилось: красные костры жгут.
Глеб недоуменно взглянул на серьезное и опечаленное лицо спутника.
— Юкагирский народ в старину был многочисленным, но очень уж мирным. Жил богато и без ссор, — продолжал каюр. — Но вот однажды с южных гор спустилось незнакомое племя и началась война. Юкагиры не ожидали ее и были вынуждены отступить. Большинство отправилось вместе с табунами по льдам через море на другую землю следом за птичьими стаями. Там и живут. Старики стариков говорят, что когда у родичей все ладно, то они жгут разноцветные костры, и мы тоже радуемся. А редко-редко загораются, как сейчас, красные. Это мой народ дает знать о беде… Но никто уж теперь не помнит дорогу на ту землю, и помочь никак нельзя.
"Э-эжз!» — свистнул в воздухе хорей, и олени, заложив рога на спину, раскрыв широко рты рванулись вперед к далеким пылающим кострам.

В пути

И снова один на один с тундрой. Хромская губа глубоко вдается в сушу. Восточный берег ее низменный с редкими сглаженными холмами. Не всегда отличишь, где море, где земля. Только по нагромождениям плавника можно разобраться, что находишься на берегу. Круглые сутки темень. Выручает верная спутница Полярная звезда. Глебу смешно вспомнить, как еще недавно для ее обнаружения он сначала отыскивал ковш Большой Медведицы, а затем уже по нему брал прямую на звезду.
Под ногами заструги. Беспрерывные ветры прессуют снег, который ложится застывшими волнами; переменится ветер — поверх старых заструг набегут новые. И так за зиму много раз. Разрезай снег и читай, какие ветры и когда здесь дули. Если засечь по компасу или просто на велосипедный флажок угол, под которым пересекаешь заструги, то можно легко выдержать желаемое направление.
У Глеба главная забота не проскочить случайно устье Индигирки. И хотя низкий берег слился со льдом, глаз привычно отбивает линию суши: береговой снег более пухлый, а на льду он влажнее от выступающей соли… Снежный покров — это своего рода, климатическая карта. Коряк, например, по характеру заструг, по глубине покрова определит не только направление дувших ветров или вчерашнюю погоду, но и скажет, какой выдастся весна…
На этот раз Глеб устраивал ночевку по всем приметам на берегу, вблизи от залома из плавника. Разведя костер, он принялся ставить палатку. Опорной мачтой, как всегда, служит велосипед. Смастерив из тлеющих углей подобие азиатского мангала — и тепло, и дыма нет, — Глеб улегся на отдых. Не проспал и десяти минут, как почувствовал непривычный жар.
Ветер, подкравшийся из-за торосов, резко хлестнул по палатке. Край ее, видимо слабо закрепленный, свалился прямо на угли. Сухая бязь вспыхнула, огнем опалило и пышные волосы велосипедиста. Глеб вскочил и, еще не очнувшись как следует, начал вминать в снег горевшую палатку. Несколько кусков обгорелой ткани — вот и все, что осталось от прежнего убежища.
После пожара путешественнику перед каждой ночевкой приходилось сооружать "зимовье". Выкопает он яму, утрамбует площадку. Топориком нарубит кирпичи из наста и начинает выкладывать бруствер. Каждый ряд — напуск на треть кирпича к себе. Строит, пока не окажется внутри снеговой избушки. Велосипед по твердо заведенному правилу ставился так, чтобы утром сразу знать направление, по которому шел. Все строительство продолжалось обычно час-полтора. Работать уже тем хорошо, что не замерзнешь: желание спать спорит с холодом.
Утром Глеб вставал, пробивая головой сугроб, словно мифологическое существо, рождавшееся, правда, не из морской пены, а из полярного снега. Поев, отправлялся дальше. Обеда, как и в начале похода, не было. Режим оставался законом, в который лишь пурга вносила изменения. Так получилось, когда путешественник находился уже неподалеку от Индигирки.
Проснулся он в своем "куропаточном" зимовье, как обычно, в шесть. Наверху гудело. Тундру, отмалчивавшуюся целых полмесяца, прорвало. Она высказывала на своем свистящем языке массу пренеприятнейших новостей. "Во-первых, — говорила она, — ты, товарищ Травин, потеряешь день-два, а может быть, и неделю; во-вторых, тебе следует экономить пищу, то есть отсиживаться впроголодь; в-третьих, можешь замерзнуть; в-четвертых…» И так без конца.
Прошли сутки и еще одни. Нельзя сказать, чтобы уж особенно холодно, но снег все же не одеяло. Съежившись в своем логове, Глеб пережидал непогоду. Из-за тоски и скуки начал даже видеть сны. Возникали картины, весьма далекие от сурового арктического бытия… Но однажды какой-то полудремавший нерв дал необычный, тревожный сигнал — мозг и все тело наполнились от этого толчка ощущением опасности.
Еще не проснувшись, Глеб открыл глаза. Что это?! С низкого сводчатого "потолка" на него глядели черные зрачки… Он дико закричал и рванул нож. Видение исчезло. Но наверху осталась дыра, через которую лился лунный свет.
"Уж не приснилось ли?» — подумал Глеб.
Да нет: в море, к торосам, уходил след…
Так впервые встретился путешественник с белым медведем. Случилось это в канун нового 1931 года.
Очень плохо с ногами. Сильные морозы пробивали поношенную обувь. В кончики пальцев будто втыкали гвозди. Постоянная боль притупляла внимание, отвлекала. На плечи сваливалась дополнительная усталость. И тишина, темная стеклянная тишина: крикни — и разобьешь.
Иногда на ходу он словно терял сознание. В памяти возникали отрывочные картины детства.
— …Что же ты, брат, на четвереньках? — говорил ему, четырехлетнему, отец, прибывший с действительной инвалидом.
Глеб, краснощекий крепыш, сидя на отцовских коленях с большой городской баранкой во рту, не отвечал ни слова. Это так хорошо — сидеть на коленях, и главное — высоко. Глебу всегда приходится задирать голову: ходить он еще не умеет, в избе и на улице передвигается только ползком.
— Что за болезнь прицепилась? — сетовала мать, собирая на стол. — Говорить рано начал, вроде бы здоров, а на ноги никак не поднимется.
Глеб внимательно прислушивался к разговору родителей и искоса поглядывал на отца. Он очень боялся, что этот бородатый дядя в серой суконной гимнастерке с — такими вкусными кренделями вдруг скажет: "А ну слазь!»
Но отец молчал, у него свои заботы.
— В город пойдем, в Псков. А, ползунок? — обратился вдруг к Глебу. — Только вот как? Оба безногие, — невесело улыбался он.
Назавтра произошло необыкновенное. Мать шла с водой от колодца.
— Мам, а мам, — окликнул ее сидевший на траве Глеб. — У меня есть ножки.
— Есть-то есть, да вот напасть, ходить ими не умеешь.
— У-умею. — Глеб встал и, потоптавшись, словно пробуя силы, сделал несколько шагов.
— Леонтий, скорее сюда! Глеб пошел! — крикнула мать.
А малыш ступит раз-другой и победоносно оглянется. — Ай да Илья Муромец! — смеялся отец, подбрасывая сына. — Сидел, значит, сиднем тридцать лет и три года, а пришла нужда -поднялся…
Резкая боль в ноге, как удар тока, возвратила путника к действительности. И снова холод, лед и одиночество.
Прошло уже полтора месяца полярной ночи. В середине дня начали зарождаться зори. Через неделю показался язычок солнца. Подразнил и скрылся, оставив огненный след.

<<глава пятая глава седьмая>>

[ Уйти к…   …списку походушек.]