Slasoft

глава восьмая

Встречи

Шелагский мыс на крайнем западе Чукотки. Возле круто спускающегося в море хребта Глеб заметил несколько приземистых жилищ, покрытых шкурами. Навстречу ему вышли люди, одетые почти как ненцы: расшитые торбаса, штаны из кожи, сверху кухлянка — свободная меховая шуба, надеваемая через голову. На поясе амулеты.
— Какомей! Таньга, таньга. Белолицый! — оживленно переговаривались они.
Подошел еще один, русский.
Травин Глеб Леонтьевич, путешественник? — раздумчиво протянул он. — Извините, не слыхал. Я учитель, Форштейн Александр Семенович. Молодые люди пожали друг другу руки.
— Что ж, пойдемте в ярангу к моим хозяевам. Прошу, — учитель откинул меховую полость, заменявшую дверь.
Глеб огляделся. Жилище сделано из моржовых шкур. Над очагом висит чайник. Темно, дымно и прохладно. В глубине еще одна меховая "дверь". За ней оказалось небольшое помещение, закрытое со всех сторон оленьими шкурами. Лоснящаяся моржовая кожа наподобие линолеума покрывала пол. По углам горели жирники. Тепло, чисто и светло.
— Это, так сказать, гостиная, а ночью — спальня, тут я с ребятами занимаюсь, — объяснил учитель. — Если учесть, что строительные материалы северная природа отпускает скудно, то яранга по своей конструкции до вольно практичное жилище.
Занавеска то и дело отбрасывалась, пропуская внутрь чукчей — жителей стойбища. Когда в полог уже нельзя было протиснуться, наиболее предприимчивые гости, оставаясь снаружи, в холодной части яранги, просовывали под меховую висячую "стену" только головы, стремясь не пропустить рассказ необычного гостя.
Беседа затянулась. Хозяин подправлял скрученные из мха фитили жирников, а соседи все не расходились…
— Спать придется по пословице: "В тесноте, да не в обиде", — сказал учитель. — Но ребят тут учить неудобно. Обещали в нынешнюю навигацию привезти сруб для школы.
— Не беспокойтесь, я лягу в холодной яранге, не замерзну, — отговаривался Глеб.
— Смотрите, как удобнее. Могу предложить спальный мешок-кукуль, — сказал учитель и вдруг спросил: — Вы, Глеб Леонтьевич, не очень устали?
Глеб устал. Глаза слипались, но в голосе чернявого застенчивого педагога было что-то такое, не позволявшее ответить утвердительно.
— Да, как сказать… Не очень.
— Правда? Видите ли, мне хочется спросить. Как это вы все один, без спутников?
— Почему же один. Вот познакомился с вами, например. Так и в других местах. Потом, какие спутники?! Вы слыхали об Анисиме Панкратове, тоже велосипедисте? … Из Харбина с ним в кругосветное путешествие отправились два товарища. Эти двое доехали до Читы, а дальше не захотели. Не были подготовлены, убоялись природы. А есть и другие препятствия, похуже. Того же Панкратова в Турции избили полицейские, где-то в другом месте открыли по нему пальбу, даже в так называемой просвещенной Швейцарии, когда он объявил, что перейдет с велосипедом через Сен-Готардский перевал в Альпах, объявили сумасшедшим… Мне тоже приходилось попадать в переделки, когда кто-то бы мог отсоветовать дальше идти, другой струсил, третий попросил особых условий… Нет, в разведку большими отрядами не годится.
— Ну и никогда не страшно вам?
— Если говорить правду, то на юге страшней, — вспомнил Глеб пустыни, змей, ядовитых фаланг. — Я одно понял: страх там, где отсутствуют знания, хороший расчет. Страх — это нечто от истерики. Если бы я за свой северный путь ударялся в переживания по поводу всякой пурги или трещины, меня бы не хватило дойти сюда.
— Значит, можно привыкнуть к Северу? — спросил Форштейн. — А мне порой кажется, что все это сон. Проснусь — и нет ни воя ветра, ни льдов, ни запаха рыбьего жира…
— И вы в Ленинграде в аккуратной постели. А мама над вами склонилась.
— Зачем так? Я поехал добровольно, в числе первых.
Видя, что Травин молчит, учитель продолжал:
— И вообще не тянулся к большим городам, хоть и закончил Ленинградский университет. Учительствовал в поселке Им. А потом сюда. Добивался, чтобы послали. Чукотский язык выучил… Сейчас не могу. Тоскливо как-то.
— Послушайте, дружище, — сказал Травин, чувствуя жалость к растерявшемуся парню. — Вы же не один. Вокруг люди. И какие! Правдивые, благожелательные, всегда готовые поделиться последним. Нам тоже следует кое-чему у них поучиться. — Все понимаю, но тоска, одиночество. Посоветуйте…
— И что парень разнылся? — обозлился Травин и тут же осекся. Подумал: и самому не раз приходилось не сладко. И что же помогало?
— Советы давать не берусь, — сказал он, будто продолжая думать вслух. — Но главное, мне кажется, — ясное понимание цели. Остальное приложится. А одиночество — ерунда. Сколько вам лет?
— Двадцать шесть.
— Поезжайте в отпуск и везите сюда невесту. — Травин рассмеялся, вспомнив, как его сватали в Талды-Кургане.

В стойбище на мысе Шелагском, которое называлось Унытеньмын, Глеб узнал, что южнее по берегу Чаунской губы, у мыса Певек, открылась фактория. Он подумал, что сможет там пополнить запас патронов.
Стремясь сократить путь, велосипедист забрался в низину. Снег как манная каша. Брел по пояс. Себя не жалко — поделом, ему говорили, что надо брать выше; больно за собак, которые тонули в снежной хляби.
К вечеру показались холмы. Обойдя крайний к бухте, Глеб увидел деревянный дом.
— Есть живые?
— Есть, есть!
Открылась дверь, и на пороге выросла фигура полного мужчины, оказавшегося заведующим факторией.
— Я когда-то жил в Петропавловске-Камчатском, — обрадовался он, узнав, что Глеб с Камчатки. — Случайно не слыхали, там не вспоминают Семенова, скрипача?
После ужина и разговоров о некоторых общих знакомых заведующий приступил к служебным обязанностям.
— Послушайте, сдайте-ка мне медвежью шкуру, — говорил он, вороша чудесную белую шерсть с перламутровым блеском. — За нее экипируетесь. А то одеты вы, прямо скажу, неважно, — Семенов критически посмотрел на травинские штаны из оленьей замши и вытертую малицу.
Велосипедист, нервы которого закалили не только ежедневные обтирания снегом, но и подобные скептические разглядывания, отказался от костюма. Внимательно оглядев полки, где лежали "штуки" мануфактуры, сахар, чай, кули с мукой, табак, оружие и другие товары, он попросил тысячу патронов к винчестеру и допотопную подзорную трубу, копию той, которой владел известный Паганель. Колена ее выдвигались более чем на метр, диаметр объектива составлял три дюйма. Как она попала на факторию, заведующий не помнил. "Скорее всего, принесли чукчи", — заметил он. Вероятно, это была находка, возможно, след какой-нибудь полярной трагедии. И еще одну вещь узрел Глеб на фактории — крупномасштабную карту Чукотского полуострова. На ней были проставлены не только селения, но даже отдельные яранги.
— Возьмите, если нужна, — понял Семенов желание путешественника.
Глеб поблагодарил и тут же снял карту со стены.
— А на острове Врангеля живут? — спросил он, всматриваясь в кружок на юго-восточной стороне острова.
— Да, там зимовка. Сейчас начальствует Минеев. Он в двадцать девятом сменил первого начальника Ушакова, — заведующий тоже посмотрел на кружок. — Чукчи рассказывали, что туда уже два года ни одно судно не может пробиться. Тяжелые льды.
Глеб зачарованно глядел на клочок земли, названный именем его псковского земляка адмирала Врангеля. Прикинул расстояние от южной оконечности до материка. Что-то около полутораста километров.
— Загляделись?
— Да вот думаю, если попробовать добраться.
— Вы всерьез?
Путешественник пожал плечами.
Стали ужинать. Глеб усадил на колени медвежонка, который ходил все время за ним, как собака. Оказавшись на руках, медвежонок расшалился и опрокинул чашку с кашей. В наказание его выкинули в кладовую.
Ночью Глеб слыхал, как скулил звереныш, но не вышел, выдерживая характер: тот стал совсем избалованным.
…Утром заглянули в кладовую и увидели, что малыш спит, свернувшись в клубочек, на материнской шкуре.
— Миша, Миша, — позвал Глеб.
Медвежонок не поднимался.
— Эх ты, бузотер, — простил ему шалости Глеб и нагнулся погладить. А тот тверд, как камень, — мертв!
И как-то очень тяжело было отрывать медвежонка от шкуры матери. Перед глазами мелькнуло, как она перекидывала детенышей с террасы на террасу, спасая их и забыв о своей ране.
"Наверное, мать почуял. Сдох с горя", — подумал Глеб и, рассердившись на себя, начал торопливо собираться.
— Значит, на остров Врангеля? — спросил Семенов, чтобы спросить что-то.
Да, попытаюсь, — в таком же духе ответил велосипедист.
Давайте тогда с мыса Биллингса, оттуда, говорят, иногда остров виден.
Батта! Вперед!
Глеб привык к этому якутскому выражению, подстегивая им не только собак, но и себя.

К острову Врангеля

По берегу Чукотки от становища к становищу идет нартовая колея. На эту тропу и выбрался Глеб.
Берег скован льдом. Обрывы, кекуры… Иногда тропинка сбегала на припай, спрямляя путь от мыса до мыса. Пустынно.
Неподалеку от мыса Биллингса Глеб увидел под берегом нагромождение каких-то предметов. Спустившись, обнаружил целый склад, выкинутый, очевидно, морем. Вперемешку с камнями, льдинами валялись обледенелые бочки с бензином, тюки сукна, вязаное белье, табак в свинцовой упаковке, сгущенное молоко в узких банках, масло. Попался даже шерстяной свитер. Глеб его высушил и натянул на себя. Взял и запас продуктов.
Пора направляться к острову Врангеля.
Уложив велосипед на нарту, Глеб шел рядом с упряжкой и высматривал среди многолетних льдин — самый удобный проход на север, в море. Иногда подносил к глазам подзорную трубу, надеясь увидеть остров.
В одну из таких "оптических разведок" путешественник заметил движущуюся навстречу собачью упряжку. Вскоре смог различить и пассажиров.
— Каменев, — сообщил мужчина, высокий, с хмурым лицом. — Моя жена, — показал он на закутанную в меха молодую блондинку.
— Евдокия Арефьевна, — улыбнулась женщина.
Представился и Травин.
— Давайте чаевать, товарищи, — предложила Евдокия Арефьевна. Откинув капюшон, она спрыгнула с нарты и принялась развязывать баул. — Набери снегу, — сунула мужу чайник. — Мы на Чукотке с прошлого года, Иван Семенович заведует факторией на мысе Северном, — продолжала она, разжигая примус. — А вы издалека? Судя по собакам, да, — ответил за Глеба Каменев. — Это ведь не чукотские?
— Нет. Я сейчас с Индигирки. Так что им досталось.
Вам тоже, — рассмеялась Каменева, глядя на обветренное и почерневшее лицо Травина, на гриву волос. — Пожалуйте к столу, — и она гостеприимным жестом указала на кружки с дымящимся чаем и галеты.
Глеб раскрыл банку со сгущенным молоком и вынул масло.
— Одеты вы слишком легко. Как можно без головного убора?
— А как ненцы, да и чукчи без шапок зимой ездят? …
— Вы куда сейчас направляетесь? — спросил Глеб у Каменева.
— В Певек. К Семенову. Фактория у нас сгорела. Едем взаймы просить.
— Слушайте-ка. Зачем так далеко? Я укажу вам адрес, — спохватился Глеб и рассказал о "кладе", обнаруженном возле мыса Биллингса.
— Мы знаем, — сказал Каменев. — Это с американской шхуны "Елизиф". Шхуна потерпела крушение: раздавило льдами.
— Мне оттуда аптечку привезли, — вмешалась Каменева. — К нам, на мыс Северный, заходил корабль, так доктор с него по-русски надписал к каждому лекарству от какой болезни. Теперь сама лечу.
— Даже сумасшедших, — заметил муж.
Глеб недоуменно посмотрел на обоях.
— Это он о нашем соседе чукче Акко, — сказала женщина. — Жену зарубил топором. Утром заходит к нам. "Дай, — говорит, — порошков от головы. Болит. А сам плюется и плюется".
Потом его сын Яторгин заявился. И обращается как-то торжественно:
— Мне новый чайник, веревку, трубку, пачку табаку и плитку чая.
— Зачем так много? — спросила я (муж-то был в отъезде).
— У нас сегодня отец умирать будет.
— Я побежала в ярангу к Акко. Женщины сидят и шьют новую кухлянку, штаны, торбаса. В полог меня не пустили. Там лежал связанный Акко.
Вечером сыновья задушили его. Направили к "верхним людям". Переодели отца во все новое и увезли в сопки. Собачек выпрягли, а труп оставили на нарте. Положили перед ним чайник, сахар, табак, трубку и кружку… Вот так у нас.
Почаевали и поговорили о разном. Стали прощаться.
Удобного прохода через стамухи Травин так и не нашел. Решил больше не медлить — идти на север.
Пролив Лонга, отделяющий остров Врангеля от материка, по свидетельству полярных мореплавателей, — одно из самых трудных мест Ледовитого океана. Здесь капризнейший ледовый режим и чуть ли не самые высокие торосы. Но оставшиеся позади десятки тысяч километров, преодоленные препятствия давали основание для оптимизма. Наконец, попытка не пытка, хотя, по правде говоря, попытки у Глеба не раз походили именно на пытки…
Видимости никакой, туманы сменяются снегопадами, а хаос мелких торосов — ледяными хребтами. Обходить их не всегда удается, тогда приходится прибегать к альпинизму. Велосипед из средства передвижения превращается в груз…
Но где же Врангель? Миновала целая неделя, а остров так и не показался. На десятый день Глеб увидел полоску воды. Направился вдоль кромки. Странное дело; он стремится на север — получается же, что с каждым километром спускается к югу. Загадка разрешилась, когда кромка повернулась еще и на запад: он попал на архипелаг смерзшихся льдин и кружит. Вскоре это подтвердили его же старые следы — кольцо сомкнулось. Оставалось ждать, куда прибьет ветер.
Ждать, когда в лицо хлещет жесткая крупа с дождем, неумолчно звучит в ушах гул торошения, когда вместо солнечного неба нависла тяжелая, сырая муть…
Ждать, когда может разразиться бешеный шторм, расколоться подтаявшая льдина и унести тебя черт знает куда, будешь болтаться мерзлым поплавком… Сколько этих "против" при одном "за".
К ночи ветер переменился. На этот раз норд-ост. Кругом скрипело, трещало. Тяжелый лед, казалось, гнулся, как стекло, лопался, становился дыбом. Рваные куски его вылетали вместе с фонтанами воды.
Собачий холод с промозглой сыростью. На лице, на бровях нарастала корка.
Выпить бы горячей воды. Но как согреть? Чукчи, те умеют разжигать костер из чего угодно, даже из костей… Может быть, пожертвовать сливочным маслом? Глеб достал из нартового чума ленту сухой парусины, которую хранил в качестве бинта, пропитал ее маслом и поджег, упрятав факел от сырости на дно котелка. Огонек крошечный, можно накрыть ладонью, но душу веселит и достаточен, чтобы согреть немного воды.
Глеб, зажав кружку, бережными глотками выпил талую воду. От удовольствия даже замурлыкал песню восковцев. Собаки, тонко улавливавшие настроение хозяина, завиляли хвостами. А море гудело. Ветер и снег казались нескончаемыми…
И все же оно проглянуло. Да здравствует солнце! Опять заискрились, заиграли радугами торосы, зажурчали весенние ручьи, образуя озерки.
Нет, не в Африке, а именно здесь должен был в древности возникнуть культ солнца!
И ещё радость: восточная часть льдины упиралась в высокий берег.
Вскоре Травин стоял перед сушей. Это не мыс Блоссом — южная оконечность Врангеля, а материк. Но теперь уж лишь бы земля. Но надо случиться такому: между льдиной и береговым припаем разводье. Ширина не больше десяти метров, однако и их достаточно, чтобы никогда не достигнуть суши.
Что делать? Глеб походил в поисках переправы. Ничего не нашел и ничего не придумал. К середине дня с берега подуло. Больше ждать нельзя. Ветер усилится, и тогда льдину, наверное, оттянет.
Стал решительно раздеваться. Укрепил на голове паспорт-регистратор и часы. Велосипед и одежду, плотно завернутую в чум, привязал к нарте.
Собаки тревожно скулили, глядя на хозяина. А когда он начал их по одной сталкивать в воду, подняли дикий визг… Вот и сам нырнул.
Свора, сразу замолчав, буксируя нарту, поплыла за человеком.
Один взмах, другой, третий… Рука коснулась припая. Лед толстый. До верхнего обреза еще дотянешься, но как зацепиться? Вода, кажется, замораживает сердце… Надо не только выбраться, но и вытащить парту. Нарту? А если ее и превратить в опору? Успеть выскочить на лед, пока она будет погружаться…
Травин, упершись ногой в полоз, резко подбросил тело и упал грудью на кромку. И сразу же, забыв про себя, начал вылавливать собак.

<<глава седьмая глава девятая>>

[ Уйти к…   …списку походушек.]