Slasoft

глава девятая

Беннет Воол

Прощальный взгляд на север, где остался остров Врангеля. И снова на восток! На велосипеде ли, бегом ли за нартой — на восток! Берег — в низинах снег, а на косогорах земля с голубыми пятнами незабудок. Все чаще встречаются люди — береговые чукчи. Береговыми они зовутся в отличие от тундровых — оленных. "Раа пынг´ль?» — "Что нового?!» — их первая фраза и одновременно гостеприимное приглашение в ярангу отдохнуть.
Но однажды у крутого мыса Глеб увидел европейца, одетого в кожаную куртку. Бросилось в глаза, что у него нет кистей обеих рук. Человек был явно озадачен приездом велосипедиста, Глеб же смотрел на его култышки. Как жить на Севере такому?
Безрукий на ломаном русском языке предложил зайти в помещение. Это уже не чукотская яранга без окон, с дырой вместо дымохода и шкурой взамен двери. Тут имелась дверь и железная печка и даже дощатая перегородка, делившая помещение на две комнаты.
— Моя фамилия Воол, Беннет Воол, — сказал хозяин. — Я здесь живу с семьей.
Воол был сдержан и насторожен. На вопросы отвечал не очень охотно, отрывисто.
— Да, да, я иностранец, норвежец. Американский норвежец. Давно ли здесь? Давно, с 1902 года. Слышали о таком Северо-Восточном обществе? Вот оно и направило сорок проспекторов-золотоискателей с Юкона на Чукотку. Нашли, правда, только серебро и графит. Кое-кто и осел тут. Одни охотились, другие торговали. Я тоже остался, поселился у мыса Сердце-Камень. Вот здесь. Женился на чукчанке… Как живем? Ничего живем. Хотите, граммофон заведу? Как его… Шаляпин.
Дети Воола — девушка-подросток и двое парнишек — крутились возле велосипеда. Глеб познакомился с ними. Девочку звали Софья, а братьев — Буллит и Бен.
Ребятишки крепкие, рослые, в особенности младший — Бен.
Подошел и Воол. Уселся на отшлифованный китовый позвонок, заменявший стул, и принялся разглядывать машину.
— Такую же видел в Клондайке, — заметил он. — Лет тридцать пять назад.
— Да? — односложно заметил Глеб.
— Да. Какой-то чудак привез из Штатов. Тогда и Джек Лондон там был.
Глеб поднялся и с изумлением воззрился на старого норвежца, который выговаривал слова, чуть разжимая губы под рыжими длинными усами.
— Вы видели Джека Лондона?
— Я знаком с ним, — возразил старик. — Вскоре Джек вернулся в Штаты, а я уехал на Чукотку. Тридцать лет на Чукотке. Видите, обжился. Ярангу эту сам строил. Посмотрите.
Старик провел гостя во вторую комнату. В ней было много уютнее. В потолке окна. Два спальных полога с очень чистыми, хорошо выделанными шкурами. На полу пятнистые нерпичьи коврики. Столик, полки с посудой.
Из местного тут только жирники по углам, поддерживавшие ровную температуру.
Глеб снял куртку и остался в свитере. Этот свитер заинтересовал хозяина.
— Американский? — спросил он.
Глеб рассказал, что нашел его на берегу.
— А, это с "Елизиф",— подтвердил Воол, и лицо его опять помрачнело. Помолчав, он заметил: — Свенсон, бросив "Елизиф", конечно, не разорился, нет.
— Как вы сказали, Свенсон? — спросил Глеб и вспомнил рассказ капитана на шхуне "Чукотка" о ловком американском дельце.
— Свенсон, — подтвердил старик и снова: — Его скоро не разоришь. Утонула "Елизиф", пришли "Кориза", "Оливия", "Мазатлэнд", "Нанук"…
"Нанук" в прошлую навигацию, нет в позапрошлую, зимовала у мыса Северного — затерло льдами, — продолжал Воол. — Ее трюмы были набиты мехами. Свенсон не хотел ждать конца зимовки: как же, в Штатах проходили меховые аукционы. Цены стояли хорошие. И он нанял вывозить пушнину летчика Бэна Эйелсона. Не слыхали? … В двадцать восьмом году он первым перелетел с Аляски на Шпицберген…
— Нет, не знаю, — снова сказал Глеб.
— Да, Эйелсон, американский норвежец, — сказал Воол. — В это время сюда еще прилетели советские летчики. Э-э, командор Слепнев. Они вывозили пассажиров с парохода "Ставрополь", который тоже был зажат неподалеку от "Нанук".
— Значит, русские спасали людей, а американцы — шкуры, — заметил Глеб.
— Да, так, — старик хмыкнул в усы и резко добавил: — Карл Бэн Эйелсон погиб. Его самолет попал в пургу и разбился неподалеку отсюда, в лагуне Амгуемы. Слепнев нашел его и отвез на Аляску, в Фэрбенкс. Я сам видел, как летела его машина в сторону пролива Беринга. На ней развевался траурный флаг! Это правильная честь: Эйелсон был замечательным летчиком… Рассказывали, что отец Эйелсона встретил командора Слепнева прямо на аэродроме…
Глеб с горечью слушал о новой полярной трагедии. И ради чего погиб отважный исследователь, чтобы миллионер Свенсон положил в карман еще сотню тысяч долларов?!
Воол будто подслушал мысли Травина.
— Нет, Олаф не любит убытки, он всегда умел зарабатывать доллары. Любой ценой.
Чувствовалось, у старика наболело.
— Олаф Свенсон тоже скандинав, швед. Мы вместе начинали. Он поехал на разведку золота в Анадырь, а я — на северный берег. В 1905 году меня Северо-Восточное общество оставило зимовать как доверенного, устроило на Сердце-Камень факторию. С тех пор тут безвыездно. А Свенсон, о-о! Богатый судовладелец в Сеатле.
Воол помолчал.
— Заходил в мою ярангу прошлым летом. Вместе с дочерью Мэри. Красивая, — рассказчик посмотрел на окна в потолке и добавил: — Мне очень не везло. Была своя небольшая шхуна — разбилась. А тут еще вот — он поднял култышки.
— Что случилось? — поинтересовался Глеб.
— Гренландского кита к берегу поднесло. Мертвого. Я хотел поближе подтянуть по разводьям. Решил взорвать перемычки во льду. Сходил домой, взял динамит. Еще с Юкона привык с ним обращаться. А тут что-то не рассчитал, и патрон взорвался в руках…
— Спасибо шурину. Он меня на своих собаках за два дня до мыса Дежнева довез. Там фельдшер был. Раны почистили, зашили. Так и стал безруким в шестьдесят-то лет. Сейчас старший сын помогает. Он рядом живет своей ярангой.
Судя по угощению, которое выставила хозяйка, пожилая, но очень миловидная чукчанка, одетая в цветную камлейку, сын кормил старика отменно. На столе были и масло, и какао, и сгущенное молоко.
— Это все с "Елизиф" привезли, — опять разгадал старик мысли гостя.
После ужина Воол закурил душистый табак, который хранился в железной коробке с надписью по-английски "Принц Альберт". В те годы именем этого столь "популярного" принца рекламировали и костюмы, и рубашки, и даже галстуки…
Гостеприимство норвежца хотя и казалось несколько наигранным, но Глеб его рассказы слушал с удовольствием. Старик, нацепив на култышку кожаную рукавичку с крючком, довольно ловко разложил карту. В молодости он бывал всюду — от Калифорнии до Якутии… Плавал на китобойных судах, ездил на собаках, ходил пешком. Воол знал Амундсена, Свердрупа и других известных путешественников. Они даже оставили у него в особой книге свои записи — впечатления от встречи.
— О, Амундсен чудак, — ухмыльнулся в усы Воол. — Забрал у нашего чукчи Какотта дочку и увез в Норвегию учиться. Это было, — протянул старик, — да, в 1922 году. Он там спал, в левом пологе, на матраце. А я Софью сам научил и читать, и писать. По-английски.
Глеб хорошо отдохнул у норвежца. Ночь провел на "амундсеновском" матраце.
— Думаю еще съездить на родину, — сказал Воол, когда прощались. — Подал просьбу о заграничном паспорте.

Слишком много воды. Ее шумные потоки разрубают снежные карнизы на обрывистых утесах-кекурах, пробиваются под сугробами, образуя мосты и арки. Все развезло: ручьи превратились в речки, низины — в болота и озера. Дорогу приходилось выбирать по косогорам или уходить на припай, хотя и он ненадежен — ожившее море отламывает и уносит целые поля. Но теперь словно сам ветер помогал велосипедисту. Всего лишь десятки километров отделяли его от крайней северо-восточной точки страны — мыса Дежнева.
Травина ожидала еще одна любопытная встреча. В устье небольшой речки, где в берег врезалась губа, удлиненная косой, он в свою паганелевскую трубу увидел шхуну. Среди ледовых нагромождений торчали скошенные назад мачты. Судно лежало на боку. Но над ним вился дымок.
Глеб, кружа между стамух, направился к шхуне. Через час с небольшим уже карабкался по обмерзшей палубе к входному люку. Навстречу выскочил человек с намыленной бородой. В руках винчестер.
— Мы подумали, медведь. Заходите, заходите, — крикнул вниз: — Аристов, принимай гостя!
В кубрике горел примус, возле которого стоял мужчина, плотный, среднего роста, и пек на нерпичьем жиру блины.
— Здравствуйте! Какими ветрами? …
Травин старался придерживаться народной мудрости, гласящей: "В многоглаголении несть истины" — и был предельно краток. И все же рассказ занял несколько часов.
— Слушайте, это же рекорд. Мировой! – восторженно оценили моряки путешествие.
Впрочем, они оказались вовсе и не моряками. Аристов — заведующий финансовым отделом Чукотского рика, а его товарищ — Рябов — учитель. Им поручили подготовить к перегону в Уэлен шхуну, отобранную у контрабандистов.
— Они сюда еще ходят. Жалко с даровой пушниной расстаться, — сказал Аристов. — У Свенсона нынешняя навигация тоже будет последней.
— А Алптет, — заметил учитель. — Его яранга у Северного мыса. Это уже свой притеснитель, чукча. У него и в Чауне что-то вроде фактории.
— Оборот в двенадцать тысяч рублей золотом, — подтвердил Аристов. — Тонко маскируется. Надо же додуматься: умер сын, так он крест на могиле поставил с надписью: "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» "Марксист", а у самого в долговой кабале полберега!
— Из иностранцев еще Воол, — сказал Рябов.
— Я у него два дня назад был, — обмолвился Глеб. — Он рассказал свою историю — за золотом на Чукотку приехал.
— За золотом?! — Аристов расхохотался. — Я ведь тоже чуть золотоискателем не стал. Укатил было в Австралию.
— Куда?
— Да, да, как слышали, — подтвердил он. – Очистили мы в двадцать третьем году Дальний Восток от интервентов. Свет, думаю, теперь бы неплохо посмотреть. Для начала выбрал Австралию. И знаете, уже визу во Владивостоке добыл, ждал попутного парохода. Да встретился случайно с товарищем по партизанскому отряду.
"Ты что, — говорит, — Советскую власть завоевывал, чтобы потом у австралийских буржуев батрачить? И пошел меня честить: "А может, тебе золото понадобилось?» — "А на черта мне золото, просто мир поглядеть охота". — "Коль охота глядеть, то поехали на Камчатку". С первым пароходом мы в Петропавловск. В ревкоме нам говорят: "Требуется уполномоченный, чтобы жулика насквозь видел и с народом умел поговорить. Как смотришь, товарищ Аристов? … Будешь проводить в районах денежную реформу, менять валюту на советские деньги".
На Камчатке тогда ходили и доллары, и английские фунты, и японские иены, и даже царские рубли. Вручили мне двадцать два мешка с серебряными монетами — полтинниками, рублями, гривенниками. Каждый мешок больше пуда. Дали инструкцию, как менять, и отправился с нартовым обозом. Так я вместо Австралии в Африку попал. Есть такой мыс на восточном Камчатском побережье, — усмехнулся рассказчик. — С тех пор и прослыл докой по финансовой части. Сейчас вот, — посерьезнел Аристов, — большое дело начинаем с кооперацией. Организуем первую зверопромысловую базу в бухте Пловер. Шхуну так и назовем "Кооперация". Верно, Рябов?
Учитель согласно мотнул головой.

Уэлен

"Уэлен" значит "Черные камни". В 1959 году в одном дальневосточном издании появилась географическая статья, в которой: утверждалось, что селение так назвал шкипер Фридольф Гек — русский мореплаватель, живший в конце XIX века. Назвал в честь своей младшей дочери Елены. Русское имя у чукчей звучало будто бы как "Уэлен". Автор статьи ссылался на рассказ ныне здравствующей дочери шкипера Елены Фридольфовны Васюкевич. Объяснение, конечно, неверное. Еще на картах времен экспедиции Биллингса (1791 г.) это место обозначено "Уэлен", то есть по-чукотски "Черные камни". Каменная россыпь в начале пятикилометровой косы, где расположен поселок.
В июле 1931 года на косе было разбросано всего несколько десятков яранг, а в центре возвышались четыре одноэтажных бревенчатых дома. На одном развевался красный флаг. К нему и направился Травин.
За столом широкоплечий парень разговаривал с темноволосой полной девушкой. Она вскинула на вошедшего карие глаза. А парня как пружиной вынесло из-за стола. — Вот это встреча! Не узнаешь? А бат в Милькове кто давал? Подкорытов.
Мужчины схватились за плечи.
— Я тут председателем рика. Закончил во Владивостоке совпартшколу, — сказал Подкорытов.
— Тогда принимай отчет.
И опять на стол лег неизбежный паспорт-регистратор.
— Нас десять человек русских. Живем коммуной. Это одна из наших, учительница Ася Абрамова, — кивнул Подкорытов на кареглазую. — Вместе едим, вместе покупаем одежду, ну и дружно работаем.
— Работа работой, — вмешалась Абрамова. — А завтра в Наукане "праздник кита". Нас приглашали… Пойдемте, — обратилась она к Травину.

Селение Наукан в те годы — самое крупное на Чукотском полуострове. Шестьдесят яранг, вдвое больше, чем в Уэлене! Жили в Наукане не чукчи, а эскимосы. По бытующим здесь преданиям, они переселились на мыс Дежнева с Аляски и отвоевали право жить на этом круто спускающемся в море мысе на восточной точке Азии.
Науканцы славились как отважные зверобои. Они промышляли не только моржей, тюленей, но даже китов. Животных перехватывали в Беринговом проливе, где проходит морской "тракт", по которому киты кочуют из Тихоокеанского бассейна в Арктический. Здесь их и гарпунили.
От Уэлена до Наукана три часа ходьбы. Когда уэленцы добрались, то застали все население — взрослых и детей, стариков и женщин — на берегу. Ждали охотников.
…С моря показалось множество байдар, буксировавших морского великана. На первой — лучший стрелок. На носу этой лодки в качестве благодарственной дани морю прикреплен кусок бледно-розового сала. По бокам животного надутые нерпичьи шкуры, поплавки. Берег встретил флотилию звоном бубнов, громкими песнями и приветственными криками. Кита разделывали прямо в воде. Потом начался пир. В воздухе плыли запахи вареного. Танцевали, пели, играли в мяч, сшитый из тюленьей кожи. Кто-то притащил оленью шкуру. К ней устремились несколько человек, схватились за края и растянули. Подхватили девушку, кинули ее на середину и стали подбрасывать. Та летала как мяч. И каждый раз вновь оказывалась на ногах. В этом и заключалась игра — не падать на шкуру, а подпрыгивать стоя.
Рядом состязались в борьбе. Силачи выходили и, раздевшись до пояса, с обнаженными головами кружились на снегу.
— Эх, вспомнить молодость что ли! — не выдержал Глеб и вышел на победителя.
…В 1915 году на стенах псковского цирка появилась афиша:

"Едет КЕНТАЛЬ!
Кто продержится полчаса — премия
СТО РУБЛЕЙ!»

Травины пошли в цирк семьей. Кенталь начал с цепи. Рвал ее, как льняной шнурок, и разбрасывал звенья в публику. Два таких сувенира поймал и Глеб.
Потом силач улегся на арене. На грудь ему положили щит. Цирк ахнул, когда на этот щит стал въезжать ломовой извозчик. На телеге лежали три бочки, полные кваса. Глеб сам помогал грузить их со склада… Кенталь выдержал.
Наконец, наступило самое интересное — борьба за приз.
Борец остался в одном трико. Тело красное. Ростом невелик, но что в плечах, что в высоту.
— Так кто же? — член жюри показал для запала сторублевку — приз.
— А что, попробуем! — сказал кто-то позади Глеба.
В проходе показался рыжебородый мужчина. Сошел на арену.
— Пабут! — объявили во всеуслышание фамилию добровольца. Началась борьба. Прошло восемнадцать минут. Ничья. Затем вторая схватка. Пабут все время в партере. Кенталь попытался сделать прием "мельницу". Это оказалось неосторожно: соперник изловчился и махом уложил борца на лопатки.
Публика орала от патриотического восхищения. А Пабут оделся, деловито взял сторублевку и пошел на свое место. Тут же все узнали, что он работал слесарем на металлическом заводе.
После этого зрелища и Глебу захотелось испробовать свою силу. Он вступил в спортивный клуб "Вийс". Создали его местные борцы Иванов и Горичев. Они и тренировали Глеба…
…Травин и рослый эскимос топтались уже минут десять. От голых спин шел пар, волосы намокли от пота и свисали сосульками. Наконец, оба свалились в снег. Знатоки разошлись в мнении о победителе — решили, что ничья.
Праздник продолжался до позднего вечера, вернее, до ночи, пока все не утомились. Переходили с берега в яранги, а потом снова на воздух. — Какой живучестью, каким характером надо было обладать народам, оказавшимся по каким-то историческим причинам на побережье Ледовитого океана, чтобы выжить, — говорила Ася Абрамова. — И не только выжить, но и закалить здоровье, создать свою небольшую, но своеобразную культуру. У нас в исполкоме сейчас собирают экспонаты для первой чукотской выставки. Один чукча принес фрегат, вырезанный из моржового клыка. Паруса, канаты, все мельчайшие детали — только из кости. Удивительная одаренность!
— И при всем том темнота, суеверие, грязь, — заметил Подкорытов.
— Первый год особенно трудно было учительствовать, — продолжала Абрамова. — Я работала в кочевой школе. Что бы ни случилось: заболел кто, олень ли подох — виноваты школа и, конечно, учительница. И по всем домашним делам пришлось самой брать уроки.
— Ее даже сватали, — рассмеялся Подкорытов. — Она, говорили хозяева, совсем как наша: черная и все умеет. Возможно, и вышла бы замуж, да Аристов подвернулся…
— Хватит тебе! — запротестовала девушка.
На ночь остались в Наукане. По предложению учителя все разместились в школе.
Утром Глеб заметил на полу приткнутую к стене большую медную доску. На ней надпись. Пригляделся к затейливой письменной вязи и прочитал вслух:

"ПАМЯТИ ДЕЖНЕВА
Крест сей воздвигнут во присутствии Приамурского Генерал
Губернатора Генерала Унтербергер командою военного
транспорта "Шилка" под руководством командира капитана
2 ранга Пелль и офицеров судна
1 сентября 1910 года 
Мореплаватели приглашаются поддерживать этот памятник"

Подобная же надпись выбита ниже на английском языке.
— Так что же, товарищи мореплаватели, не поддерживаете памятник? — спросил Глеб. — Доска в школе, а памятника вообще не видно.
— Старики завалили, еще давно, — ответил учитель. — Китов, говорят, пугает. А доску я забрал, чтобы совсем не потерялась.
— Пойдемте посмотрим, — предложил Глеб.
Учитель повел уэленцев к прибрежной возвышенности. Тут на склоне, возле выхода коренных гранитов, полулежал на боку массивный деревянный крест длиною метров двенадцать…
Пожилые науканцы еще хорошо помнили, как в конце августа 1910 года к мысу Дежнева подошло большое судно. Охотник эскимос Напасак сразу же направился туда на своей байдаре. Вернувшись, сказал, что таньги просят помочь перевезти на берег деревянные столбы.
Мигом к пароходу отправилось несколько больших байдар. Моряки стали спускать с палубы в воду длинные, хорошо выструганные брусья. Эскимосы буксировали их к мысу.
Брусья были частями креста, который команда транспорта "Шилка" решила поставить казаку Семену Дежневу. Транспорт совершал патрульный поход вдоль всего северо-восточного побережья России до Чукотки. Мысль о памятнике возникла в пути.
— Два с половиной столетия прошло, как Дежнев обогнул Чукотский нос, — говорили моряки. — А его имя на карте — мыс Дежнева — появилось всего лишь двенадцать лет назад…
— Даже могила неизвестна, хоть умер в Москве…
Корабль задержался в Императорской гавани (ныне Советская) . Погрузили на борт два десятка стволов лиственницы и сразу же взялись за их обработку. Во время стоянки в Петропавловске-Камчатском крест был окончательно достроен. Его оставалось только собрать. Но это оказалось сложным: монумент из сырой древесины получился очень тяжел. Чтобы перенести один лишь столб, потребовалось сорок человек! …
Науканцы, увидев, что русские собираются восстановить крест, сбежались на берег. Среди них и Напасак и старик-силач Коол, с сыном которого вчера боролся Травин. Старый Коол сказал, что он сам тащил сюда, к памятнику, связку железного троса.
— Из русских никто не мог поднять, — похвалился он. — Семь пудов, говорили.
— Тут еще каменные ступени были, — вспомнили другие.
— Таньги "ура" кричали, всем науканцам давали подарки, — сказал Напасак. — Велели крест беречь…
— Его уже однажды поднимали, — включился в беседу русский старожил. — В 1913 году. Заходили корабли "Вайгач" и "Таймыр" — плыли из Владивостока на север.
"Вайгач"? — И Глеб вспомнил начальника Карской экспедиции Евгенова. — Он ведь как раз тогда на "Вайгаче" служил. "Опять наши пути сошлись, Николай Иванович…»
Эскимосы и уэленские гости деятельно работали. Когда все было готово, одни по команде Глеба ухватились за железные оттяжки, другие подперли ствол, и крест под известное "я раз — взяли!» начал выравниваться, пока не встал в гнезде вертикально, темный, местами растрескавшийся, но все еще крепкий.
Оттерли до блеска и прибили у самого основания медную доску с надписью, на макушке перед подъемом укрепили свинцовый шар.
Надо сообщить о памятнике в Петропавловск Новограбленову, — заметил Подкорытов на обратном пути.
— И вы знаете Прокопия Трифоновича? — удивился Глеб.
— Как же. Мы члены окружного краеведческого общества. Чукотка-то входит в Камчатский округ. Недавно по его просьбе отправили в Петропавловский музей гербарий, чучела птиц, костяные изделия, — принялась перечислять Ася.
Глеб поселился у Подкорытова. Председатель Северного туземного районного исполнительного комитета народов чукчей — так торжественно назывался этот советский орган — занимал в исполкоме крохотную комнатку. В ней стояли стол, сколоченный из ящиков, и еще один ящик, заменявший стул. На стене портрет Ленина и прибита красная звезда…
Травин зашел на радиостанцию и попросил передать радиограмму в Петропавловск. Начальник вместо ответа показал на мачту. Там на клотике болтался обрывок антенны.
— Я немного разбираюсь в радиопроводке, — заметил Травин, оценивая взглядом высоту раскачивавшейся на ветру деревянной мачты. — Если не возражаете, попробую починить.
— Учтите, другие уже пробовали, — заметил связист, подавая монтерский широкий пояс.
Трудности начались, когда Глеб поднялся на середину мачты. С северной стороны она оказалась обледенелой, а с южной — мокрой и скользкой. Наконец, коснулся клотика. Радист увековечил это, так сказать, достижение на фотопленку.
В Петропавловск полетела радиограмма: "Путешествие вокруг СССР закончено. Глеб Травин".

Последний рейс "Чукотки"

В середине августа к Уэленской косе подплыло с запада несколько байдар. На берег вышло два десятка русских. Впереди шел высокий светловолосый мужчина в морской фуражке. Воротник кожаного полупальто поднят, руки засунуты глубоко в карманы.
Глеб, который вместе с другими жителями поселка выбежал навстречу, удивленно остановился. В высоком человеке он узнал капитана шхуны "Чукотка", на которой когда-то плыл из Усть-Камчатска в Петропавловск.
Две недели назад на рейде Уэлена останавливался пароход "Лейтенант Шмидт", следовавший с пароходом "Колыма" в Якутию. Глеб побывал на нем и слыхал разговор, что и "Чукотка" сейчас идет в Чаунскую губу, а затем направится еще на остров Врангеля. И вот столь неожиданно капитан шхуны здесь.
— Раздавило льдами вблизи Ванкарема – брошенная кем-то фраза все разъяснила: прибыла команда погибшей "Чукотки".

"Петропавловск-Камчатский.
Правлению Акционерного Камчатского Общества (АКО).
Из Уэлена по радио.
…Борьба со стихией оказалась невозможной. Шесть суток сверхчеловеческих усилий спасти судно и груз вконец измотали силы экипажа. Единственное средство спасения судна — вывести его изо льдов буксиром на чистую воду. Но "Колыма" при попытке подойти к "Чукотке" сама получила большие повреждения. Дальнейшее продвижение в крепких льдах для "Колымы" было крайне опасно. Не имея возможности надеяться на буксир, рискуя остановкой насоса, откачивающего воду, после чего судно неминуемо пошло бы ко дну, решили перейти, спасая пассажиров и личный состав, на "Колыму". Договариваемся с якутским правительством снабдить северное побережье товарами Якутторга, находящимися на "Колыме".
Начальник экспедиции Дьяков, капитан "Чукотки" Фонарев".

Моряков расселили в школе и в помещении райисполкома. В комнате Подкорытова прибавилось еще два жильца — судовой врач с "Чукотки" Николай Макаров и капитан Георгий Иванович Фонарев. В первый же вечер они рассказали подробности о кораблекрушении.
Шхуна вышла в рейс в начале июля из Владивостока. На ней были грузы для факторий полуострова. Конечный пункт — Певек, где работал знакомый Глебу скрипач Семенов. К селению Ванкарем — девять яранг и фактория — доплыли благополучно. Выгрузили что полагалось и пошли через льды дальше на северо-запад. Начались жестокие ветры, следом передвижки льдов, их торошение. Разводья сомкнулись, и шхуна оказалась, как орех в клещах. Сжало так, что дополнительная дубовая обшивка стала расходиться. В корпусе появились трещины. Образовалась течь.
О несчастье сразу же сообщили по радио на "Колыму" и "Лейтенант Шмидт". Суда находились неподалеку, в десяти — двенадцати километрах. Но тщетно они пытались пробиться к "Чукотке". А с нее шли все новые и новые невеселые сообщения: "Лед свернул руль"… "Потеряли винт"… "Погнуло гребной вал"… и, наконец, "Шхуна накренилась"…
Команда "Чукотки" самоотверженно билась за спасение судна, но оставаться на нем было уже опасно. На корме раздались выстрелы.
— …Я приказал застрелить коров, — заканчивал рассказ Фонарев, — которых везли с собой на мясо. И через несколько минут стали высаживаться на лед. "Колыма" была на виду, но не могла к нам приблизиться и встала в двух с половиной — трех милях. На нее мы и направились. Было по-настоящему трудно. Лед в трещинах, сверху раскис. Мы пробирались восемь часов. Во время перехода один матрос умер от разрыва сердца. У кромки уже ждала шлюпка, которую послал с "Колымы" капитан Дмитрий Никанорович Сергиевский. Команду подобрали и переправили на борт. Судно повернуло к берегу. Высадили всех у Ванкарема. На мысу мы похоронили нашего товарища, сложили над ним гурий. Достали у чукчей байдары и отправились, спрямляя путь, на остров Колючин, а от него снова к берегу. Тут прихватил ветер, и байдары стало заливать. Команда шапками вычерпывала воду. До земли все же добрались. Хоть и не было сухой нитки на теле, но живые. Двинулись на мыс Сердце-Камень. Нас хорошо встретил безрукий Воол. Он помог достать байдары, на которых мы переправились в Уэлен. Этот переход прошел, к счастью, уже без приключений…
— "Чукотка" погружалась медленно, тонула на глазах, — задумчиво добавил капитан. — Я ее сфотографировал на прощание. Обидно: в прошлом году до Чаунской свободно дошли, а нынче вот… И на Врангель не завезли угля, а его всего десяток тони осталось.

Молодежь поселка решила в честь успешного завершения похода Глеба Травина установить памятный знак. Место выбрали на высокой сопке вблизи Уэлена. Там возвышается большой пирамидальный камень, с которого видно Чукотское море и пролив Беринга. Затащили чугунную станину, закрепили ее. В основание наглухо вмонтировали снарядную гильзу с флагом из оцинкованного железа. На снаряде выбили зубилом:

"СССР
ТУРИСТ-ПУТЕШЕСТВЕННИК НА ВЕЛОСИПЕДЕ
ГЛЕБ ТРАВИН
12. VII. 1931»

— Внутрь снаряда положили записку о пробеге и старую велосипедную педаль.
…Глеб думал, что делать, как вернуться в Петропавловск? За командой "Чукотки", конечно, зайдет какое-нибудь судно. Но когда это будет и куда оно пойдет? … Он решил продолжить путешествие — проехать еще по восточному побережью Чукотского полуострова, то есть обогнуть мыс Дежнева и спуститься к югу.
Сборы были недолгими. Глеб сдал в райисполком собак. Приделал к велосипеду пластинку из моржовой кости. В центре ее был выгравирован глобус, а по краям — нерпы, моржи и семейство белых медведей. Пластинку вырезал тот самый замечательный мастер, который принес в райисполком костяной фрегат. Сделали подарок и чукотские девушки: они вышили цветным бисером нарукавник.
Путешественника провожал весь Уэлен. Травин попрощался с капитаном Фонаревым. Георгий Иванович подарил ему снимок зажатой во льдах "Чукотки", а доктор Макаров — собственное фото. На обороте надпись: "С надеждой, что время, проведенное под крышей гостеприимного уэленского рика, вспомнится".
Дожди, туманы — сентябрь. Тундра топкая. Ручьи, речушки вздулись. Птицы отлетали к югу. Глебу на этот раз с ними по пути…
Через неделю на низменном южном берегу большой бухты показался поселок. Длинная улица новых деревянных домов. На первом даже табличка: "Проспект". Из одного дома с множеством труб высыпала толпа ребятишек, одетых в европейское платье. Только обувь местная — торбаса.
Бухта Лаврентия, а поселок назывался длинно: Чукотская культбаза Комитета Севера при ВЦИКе. Это была первая такая база на полуострове. Она начала работать три года назад и завоевала уважение у чукчей. Здесь имелись школа-интернат, больница, мастерские, баня… Вначале родители отказывались отдавать детей в интернат: не хотелось лишаться маленьких помощников, да и боялись за них. А теперь настоящий ребячий город в Лаврентии. Собирали сюда ребятишек с восточного побережья. И больших, и маленьких начинали учить с азов. Учить не только грамоте, а и новой большой жизни.
Еще трое суток пути. За желтым мысом открылась ровная береговая полоса, усыпанная от края и до края тысячами моржей. Глеб впервые увидел такое скопление этих морских зверей. На пляже словно два ряда каменных россыпей: у воды — моржи, а выше — галечник. Животные возились на берегу, мычали, сопели, грелись, положив на камни клыкастые головы. Плескались; море от их игры кипело.
Неподалеку большое эскимосское селение Чаплино. Эскимосы на Чукотке только и живут в Наукане и Чаплине. В поселке шла разделка моржей. Всюду валялись по берегу вверх желтыми пятнистыми животами громадные туши. На вешалах растянуты шкуры, болтаются связки надутых кишок, похожие на огромные колбасы. Кишки эти высушат, а потом разрежут и будут из них шить непромокаемые дождевики. Кое-где на крышах яранг торчали наподобие кувшинов моржовые желудки — пойдут на барабаны, на поплавки. Возле стен сушилось нарезанное лапшой мясо. Тут же пластины мяса и сала. Их закатывали и закапывали на хранение в землю. Получался своеобразный — моржовый рулет — капальхен. Мясо моржа — это хлеб береговых чукчей и эскимосов.
По случаю удачной охоты на многих ярангах выставлены черепа моржей. Глеба заинтересовал череп моржа с четырьмя клыками вместо обычных двух. Череп лежал на яранге, сколоченной из досок, с парусиновой крышей, перехваченной поверху кожаными ремнями. У входа в ярангу сосал короткую трубку старик эскимос. В отличие от соседей на нем не шкуры, а костюм из синей дабы. На голове натянута шерстяная вязаная шапочка. Это был лучший охотник Чаплина. Добытый им морж с четырьмя клыками считался своеобразным талисманом. Старик — и главный распорядитель охоты: назначал день, когда можно начинать бить моржей и в каком количестве. Чаплинское лежбище являлось подобием заказника.
— Ты тут на берегу не стреляй, — заметил старик Глебу. — Моржи могут испугаться. Уплывут — голод будет.
От эскимоса путешественник узнал, что по соседству, в бухте Провидения, стоит пароход, который собирается на Камчатку. Назавтра Глеб был уже там.
Бухта похожа на ущелье. Высокие обрывистые берега в пятнах снега. Ледяные козырьки, в которых волны выбили пещеры. У входа приткнулся маленький поселок. На рейде виднелся шведский пароход "Арика". Капитан подтвердил, что в ближайшие дни — возьмет только угля — "Арика" отправляется в Петропавловск-Камчатский.
24 октября 1931 года перед взором Травина открылась Авачинская бухта в окружении своих каменных стражей, накрытых папахами ледников. В этот же день путешественник поставил в паспорте-регистраторе последнюю печать — копию первой: "Камчатский окружной исполнительный комитет". Но первую от последней отделяли 85 тысяч километров и три года…
Полярная одиссея велосипедиста Травина закончилась.

<<глава восьмая глава десятая (последняя)>>

[ Уйти к…   …списку походушек.]