Шестеро на перевале, включая ишака
автор: Е.Симонов.
Не знаю, что подумал бы об этом старик Прометей который, как гласят предания, был прикован к скале где-то здесь на Кавказе, но огонь костра самым оперативным образом сближает усевшихся близ него путников и, словно искру из кремня, высекает из памяти сидящих всяческие события их походной жизни.
Началось с того, что из клапана рюкзака моего спутника по перевальному маршруту выпала выцветшая от времени фотография… Полотно с аляповато изображенным Эльбрусом, по сторонам которого в не предусмотренном геоморфологами соседстве подстроились Казбек с Ушбой. На фоне вершин джигит в бурке с каким-то ятаганом в руке. И в отверстии на месте, где должна быть голова, роговые очки и лицо моего спутника, весьма авторитетного специалиста по физике металлов. И надпись: «Прывет с Нальчику».
— Дела моей туристской молодости,— ответил на мой недоуменный взгляд спутник.— На старом базаре в Нальчике снимался, теперь такого уже нет. Больше всего колебался я, когда фотограф падал мне для съемки папаху, ее небось не вытряхивали и не чистили со дня русско-турецких войн.
И еще фото… Понуро стоящий ишак, и возле него группа туристов со здоровенными рюкзаками.
— Из той же эпохи,— улыбнулся спутник. И поведал нам историю перехода через хребет.
…Мечта сбылась. Перед нами темнела стена Главного хребта. За ним Сванетия.
Мы собирались перевалить через Донгорун и, пройдя Сванетию, выйти к морю. Тут к нам и присоединился профессор из Одессы-: тощий, как палка, на носу круглые очки-велосипед. И видать, бывалый турист.
Только и слышим от него: выход самого крепкого нарзана за Койсюрульгеном, в Зугдиди хорош холодный поросенок, абрикосы надо брать в Русском Баксане, в Дизи уважающий себя турист не будет ждать автобуса, надежнее «голосовать»: всегда подкинет попутная машина с мраморного карьера.
И, как припев, после каждого рассказа: «Вот когда ещё хаживал я с Крыленко да с Бархашом…»
Прикинули мы свой бюджет — не могуче! А профессор предлагает:
— Вот какое дело, братцы, я турист, так сказать, западного склада. ходить моту сколько угодно, но таскать за плечами целый комод в виде рюкзака не люблю. Давайте условимся так: я авансирую вам энную, сумму карбованцев и мы приобретаем на паях в Тегенекли ишака. Здесь они дешевле пареной репы, а Абхазии его в это время года, в уборку косточковых и цитрусовых, у нас с руками оторвут. И через перевал, и дальше по ущелью Накры лопоухий труженик честно транспортирует нам багаж, а мы идем себе налегке и любуемся ландшафтами нивальной зоны и субальпийского пояса. А где-то в Сухуми делаем бизнес и выручаем по три карбованца на каждый рубль оборотного капитала. Итого…— и он сладко зажмурился.
— Это вы, профессор, чудесно придумали,— выразила наше общее мнение Лиля Галкина.
Весь вечер бродим по Тегенекли. От сакли к сакле:
— Ишак бар?
— Йок…
Наконец, дед Кутурук приводит какое-то взъерошенное существо, все в репьях и комьях навоза. На вопрос профессора: «А он у тебя смирный?» — с достоинством подтверждает: «Очень даже смирная. Спаси о делать будешь мне, красивый русский турыст».
До Терскола нас взялась подкинуть попутная машина, на борт которой погружаем и нашего лопоухого спутника.
Надо сказать, что он полностью оправдал референции деда: ни неистовая тряска в кузове по баксанским колдобинам, ни проливной дождь не вывели его из состояния устойчивой меланхолии. Всю дорогу жует себе клок сена и ни на что не реагирует.
Рассвет застает нас в сборах. Первыми встречают новый день вершины Эльбруса, за ними — повара на базе ЦДКА, потом уже птицы, радисты и прочая живность.
Только наш новый спутник стоит, понуря морду, а когда мы для пробы кладем ему на потник первый рюкзак,, он с полной невозмутимостью подгибает ноги и ложится… Повторяем. Та же реакция. Переносим рюкзак по другую сторону — тот же эффект!
С недоумением глядим на наш оборотный капитал. Он, само олицетворение бесстрастия, дожевывает вчерашний клок сена.
Профессор, его фамилия была Пшеницын, слегка озадачен, но, как и подобает мужу науки, пытливый ум не признает непознаваемых явлений.
— Горский ишак непривычен, друзья, к рюкзаку. Вот где заковыка! Он, конечно же, всегда ходит только под балкарским хурджином — надо делать вьюки.
Пожалуйста! Долго утискиваем барахло в оболочки от спальных мешков. Разматываем основную веревку, репшнур.
Для начала Пшеницын осуществляет такую хитроумную систему такелажа, что его поясной ремень оказывается притороченным к ишаку, и Лилька давится от хохота, когда потянувшийся за травкой ишак валит на камень уважаемого профессора.
Но академическая солидность и здесь не изменяет ему:
— Минуту терпения, мои юные друзья, надо последовательно воспроизвести весь процесс, и тогда мы сможем установить причинную, так сказать казуальную, связь между взваливанием груза и приземлением животного. Априорно просто не могу допустить, чтобы оно оказалось нетранспортабельным.
Минул час, пошел другой. Солнце (мы твердо уговаривались выйти засветло, по утреннему холодку) жарит вовсю.
— Не хватит ли возиться? — сердито сказал Лешка.— Взвалим-ка лучше рюкзаки на горб, не впервой ведь, а возле кошей переложим на этого симулянта, должен же он в конце концов разойтись. Кроме того, деваться-то ему будет некуда, зашагает как миленький,— и, предупреждая вопрос профессора, добавил: — Половину ваших вещей пакую в свой рюкзак.
Вагаршак Тертерян, солидный профдеятель из Ростова, поддержал:
— Конечно, обидно, что уже в начале нашей, так сказать, экспедиции дают себя знать подобные отрицательные недостатки. Но я, товарищи, оптимист. Если в нашем небольшом коллективе имеет место такое явление, как любовь к перемене мест, нам не страшны ни рюкзаки, ни такие антиобщественники, как этот в полном смысле слова осел.
— Я бы не стал постулировать столь категорично,— заступился Пшеницын.— Более чем уверен, что животное постепенно адаптируется к походной жизни, и мы еще не раз будем вспоминать его под сухумскими пальмами.
— Вот именно,— зловеще подчеркнул Лешка, под своей выкладкой смахивавший на тифлисского мушу, в одиночку перетаскивавшего пианино.
И мы затопали к перевалу.
Первым Лешка. Последним ишак. Не мы, а он определял темп похода, и ни сахар, который скармливал ему сердобольный профессор, ни яростное «Ха-щщ!», которым погоняют скотину балкарцы, не оказывали на него никакого воздействия. Он не трусил, как все ишаки на свете, не шел, а лишь время от времени с удручающей медлительностью переставлял ноги.
Если мы уходили вперед издали доносилось ветром «Алло, друзья!» и, подпихивая под круп свое «изобретение», спешил догнать нас залитый потом Пшеницын. Из лесу выходим на альпийские луга, минуем запертую избушку кордона — по слухам, здесь располагался некогда какой-то контрольный пост.
Тропа взбирается по склону к озерку.
— Животное могло страдать от жажды,— неуверенно бормочет профессор.
Ишак с тем же тупым безразличием стоит у озера и словно глядится в его мутную воду. Вагар с силой пригибает его морду к воде:
— Пей, дуралей. Пей же, тебе говорят.
Ишак нехотя делает несколько глотков и неожиданно ложится.
Общими усилиями поднимаем лопоухого. Леша по специальности шофер, сокрушается, что не положил в рюкзак средней грузоподъемности домкратик, и мы молча трогаемся. На чистом небе белеют шапки Кара-Чиран -Баши, Донгуз-Орун-Баши. За рекой громада Большого Донгуза, где зарождаются лавины. Но нам некогда любоваться природой. Теперь уже не только ишака, а он норовит если не прилечь, то хотя бы остановиться.
Наконец ледник. На сероватом снегу издали видна и тропка и заветная превальная точка на гребне. Ишак ложится, и ни уговоры профессора, ни камни, которые швыряет в него разъярившийся Вагаршак, не возымели действия.
Поднимаем на руки упрямое животное.
— До чего же тяжел, чтоб тебе сдохнуть — ворчит Лешка.
— Начинается кукарача,— прощебетала Лиля.
Оттащим на себе вверх тяжелую ношу и спускаемся,: назад за рюкзаками. Потом еще метров на сто. И опять все сначала. Авось, размышляем вслух, на перевале этому черту полегчает и хоть вниз-то он своим ходом пойдет: о том, чтобы он тащил наше барахло, уже и не мечтаем.
А тут еще профессор вытаскивает из-под клапана путеводитель Левина и читает вслух: «Для людей подъем к перевалу очень прост, другое дело для вьючных животных: их обычно приходится частично или полностью разгружать, а вьюки подтаскивать самим участникам похода. Одному из членов группы следует идти впереди животных, протаптывая пологими зигзагами тропу».
— Я бы протоптал ему пологими зигзагами тропку к могилке и организовал похороны по первому разряду,— буркнул Лешка.
Думал ли он о том, что уже близок к истине!
Еле дошли до перевала, все перессорились. Даже с профессора слетела вся его респектабельность. Спустились кое-как по осыпи, положили ишака, тут он вдруг на миг поднял морду, огляделся, дернулся всем телом и… навеки затих.
Делать нечего, придется заняться захоронением. Начали раскидывать камни. Копаем ледорубами гальку, а со скалы голос:
— Здравствуй, пожалуйста! Что делать хочешь, дорогой?
Оборачиваемся. На скале два свана с винтовками.
— Слушай, алпыныст. Откуда идешь?
— Из Терскола.
— Вот и хорошо. Не наш ишак, балкарский, значит, ишак. Неси обратно и там его копай сколько хочешь.
— Позвольте, уважаемые,— закипятился профессор.— Мы же не виноваты, что нам его подсунули, что он здоровьем был слаб и скончался на вашей ведь территории.
— Не наше дело. Ветеринарный кордон, понимаешь,— говорит пожилой сван с густыми усами и небрежно снимает с плеча винтовку.— Здесь Сванетия. Нам дохлый скотина не надо. Неси обратно, где брал.
И мрачное шествие движется вспять. Где-то на Накринском спуске поджидали нас и небось давно уже ушли туристы и топают себе по ущельям. А мы? Мы взваливаем на ледорубы наш источник утопического обогащения и волочем его обратно. Профессор робко предложил вскипятить воды и перекусить. Никто ему не ответил. Когда мы уже готовились заваливать яму, на тропе показался человек в бурке и кубанке, за ним — еще один в белой войлочной шляпе.
— Здравствуй, товарищ! Откуда идешь? Из Сванетии идешь, я все видел. Неси туда свой ишак.
Только ночью, крадучись яко тати, закопали мы далеко в стороне от тропы наше мучение и решительно двинулись к долине Накры, над которой сливались с утренними туманами дымки селений.
Дней через пять разбили палатку, не доходя забора Сухумской турбазы, где рядом с призывом «Добро пожаловать!» красовался написанный от руки плакатик: «Мест для внеплановых нету». Наш профессор, успел сделать заем у какого-то встретившегося знакомого академика, жизнь снова улыбалась, и вечером Лиля, между прочим, осведомилась у профессора за бутылкой Маджари:
— А мы так и не знаем вашей научной специальности, Борис Аполлонович.
— Я, видите ли, по образовательному цензу археолог, последние годы занимаюсь раскопками древних захоронений вятичей.
— Тогда все понятно,— удовлетворенно кивнул Леша„— Даже в походе вас и тянуло к древности в лице этого ишака. И к захоронениям тоже. Так сказать, рефлекс, привычка.
Профессор благодушно кивнул.
А мы намотали себе на ус, пусть он имелся только у Вагаршака: туризм несовместим с коммерцией!
