САМЫЙ ОБЫКНОВЕННЫЙ ДЕНЬ
А. ИЛЬИЧЕВ
Группа энтузиастов-спортсменов из Челябинска провела экспедицию в Каспийском море по разработке индивидуальной аварийной укладки, по сбору информации о возможностях выживания человека в этой климатогеографической зоне. Во время бОО-километрового плавания в 1981 году испытывались технически усовершенствованные спасательные плоты типа ПСН-1О, вырабатывались рекомендации по тактике движения и определению своих координат с учетом использования только предметов, входящих в аварийный комплект плотов. В очерке воспроизводятся одни наугад взятые сутки плавания, чем-то похожие на другие, чем-то неповторимые. Итак, Каспийское море, вторая половина июля.
Восьмые сутки гуляет ветер. Рано утром он слабо дышит с востока, к полудню задувает с севера, к вечеру совершенно затихает и, словно отдохнув, к полуночи набирает семь баллов, но теперь уже дует с юго-запада — оттуда, куда лежит наш путь. Некоторое время пытаемся идти бортом к ветру, меняя галсы, но скоро нагуливаются трехметровые волны, которые постоянно сбивают плоты с курса, и тогда мы выбрасываем плавучие якоря, которыми отчаянно цепляемся за воду. Это не устраняет дрейфа, но хотя бы уменьшает его. Больше сделать мы ничего не можем, единственное, что нам остается, — последними словами поносить каспийскую розу ветров, а заодно и науку метеорологию.
— Если эта канитель продлится еще три дня, я подам в отставку, — возмущается Юра Андрющенко. — С таким же успехом можно было выписывать круги и у нас, на Шершневском водохранилище. Стоило ли забираться к черту на рога?
Это он уже ко мне обращается. Разговаривать мне не хочется. Да и что отвечать, я не господь бог и ветер по заказу делать не могу.
Эти восемь бессмысленных суток здорово подточили наши межличностные отношения. Я думаю, мало найдется людей, на психику которых бесперспективное болтание в море на трехметровом резиновом плоту оказало бы благотворное влияние.
Закрываю глаза и приваливаюсь лбом к центральному баллону, проходящему посередине плота и делящему его на две части. Каждая волна бросает плот из стороны в сторону, с кошачьей гибкостью проползая под днищем. И одновременно с ним разбухает и перекатывается из стороны в сторону в моем желудке пульсирующий комок тошноты «Три процента людей морской болезни не подвержены, три процента людей морской болезни не подвержены…» — несколько раз повторяю про себя, но это не помогает. Наверное, я в эти три процента не вхожу.
— Э, да у вас, никак, опять тошнотики?— жизнерадостно интересуется Юра. — Тогда все ваши утренние пайки мне идут. Я первый забил, в случае чего подтвердите.
«Ну почему его не берет качка? — раздраженно думаю я. — Почему мы с Галкой и Ринат валяемся в лежку, а Юра, Слава Семенов, Саша Мурыгин даже не представляют, что это такое?»
Я снова закрываю глаза в тщетной надежде уснуть. В голову лезут мрачные мысли. Вспоминаю описания кораблекрушений, малооптимистичную статистику, утверждающую, что 90 процентов людей, спасающихся на плотах и шлюпках, гибнут в течение трех суток от моральных факторов. Представляю их, скрючившихся в тесном объеме плота, испуганных, надеющихся только на чудо. Неужели они так же мучаются, как мы? И вдруг понимаю весь идиотизм этой своей мысли. Сравнил! Для нас-то все это не было неожиданным! Мы знали, на что идем. Достаточно прочитать научную цель нашей экспедиции — «техническое моделирование морской аварийной ситуации», — чтобы быть готовым ко всему.
— Юрка, как там первый плот? — спрашиваю я.
— Ныряет потихонечку, только мачту и видно, — отвечает он.
— А курс?
Как всегда в это время — двести градусов.
— Крикни, пусть градусов на двадцать западнее попробуют взять.
— Эй, мужики! — благим матом орет Юра, довольный неожиданным. развлечением. — Крути западнее на два румба!
— А ты спать ложись, — говорю Юре.
— Всегда готов! — боевым пионерским девизом отвечает Андрющенко.
Принимаю вахту. Слева от себя на баллон укладываю электрический фонарик, рядом — часы, проверяю, на месте ли сигнальные ракеты, свисток. «Заступил 21.45», — записываю в бортовой журнал.
— Кстати, Андрюха, кухню проверь. Там что-то гремело, — вспоминает Юра.
Высовываюсь из ПСНа и внимательно осматриваю ящик с кухней, стоящий на двух привязанных к корме баллонах. Нет, кажется, все в порядке. Нащупываю компас, на секунду освещаю покрытую фосфором шкалу и начинаю выставлять курс. Плот рыскает из стороны в сторону, каждая волна пыгается вырвать у меня румпель… Чтобы облегчить задачу, ставлю «автопилот»: растягиваю в разные стороны привязанные к румпелю веревки, закрепляю их на круговой обвязке ПСНа.
— Эй, на флагмане! — кричу я. — Как дела?
— В норме, — отвечает Саша Мурыгин. Когда Саша на руле, можно быть спокойным. Он без боя и градуса не сдаст. Вытаскиваю из рюкзака «Альпинист», любовно обтираю переднюю панель. В таких плаваниях испытываешь перед самым плохоньким приемником просто-таки благоговейный трепет. Достаточно повернуть ручку настройки— и тоненькая ниточка, протянувшаяся в эфир, свяжет тебя с большой землей. Мы слушаем все подряд: детские передачи и сводки новостей, концерты и рекомендации молодым хозяйкам. Более благодарных слушателей вряд ли можно отыскать.
22 часа. Убираю приемник в ноги, чтобы не играла стрелка компаса.
У правого борта негромко плеснуло. Опять, наверное, тюлени. Мы уже к ним привыкли.
Каждый день по меньшей мере с десяток этих забавных животных внимательно исследуют наши плоты Особенно надолго задерживаются они, когда вещает радиоприемник. Наполовину высунувшись из воды, они внимательно слушают, уставив в нас свои совершенно человеческие глаза. Мы даже изучили их вкусы. Например, индийская музыка им нравится больше классической, а эстрадные пьесы они воспринимают много лучше, чем дикторский текст.
22.30. На «Маяке» новости. Сегодня я слышал их раз двадцать. Кручу настройку. «Марлборо! Марлборо!» — словно джинн из бутылки, вырывается на свободу голос из динамика. С полминуты звучит музыка, и снова «Марлборо! Марлборо!». По-моему, от этой станции мы не избавимся никогда. Каждый вечер, забивая другие передачи, она настырно лезет в эфир. Переключаю приемник на длинные волны.
Ладно! Займемся-ка лучше делом. Что там у меня следующее в программе? Подкачка плота? Отлично. Достаю ручную помпу. Затем, шаря руками по сморщившейся коже баллона, долго ищу входной клапан. Подкачивать плоты приходится дважды в сутки. Чаше всего вечером. Днем плот сильно нагревается на солнце. Воздух в баллонах расширяется, и образующиеся излишки давления сбрасываются через аварийные клапаньц Ночью же все протекает в обратной последовательности, и плот сильно сдувается. Вначале мы все проколы в баллонах искали, никак не могли поверить, что потери воздуха из-за перепада температур могут быть такими значительными. А теперь привыкли выдавать плоту его ежесуточную норму — 50 вечером и 50 ранним утром. Фу! Кажется, все. Легким толчком проверяю на упругость центральный баллон и тентовые балки. Норма! Выдергиваю шланг помпы. По идее надо бы подкачать и дно, однако добраться до клапана нет никакой возможности: кормовой отсек завален разнообразными вещами.
рекламная пауза
Иначе и быть не может. Он считается у нас грузовым. Слева от меня бок к боку, словно гильзы от снарядов, плотно стоят восьмилитровые полиэтиленовые канистры с пресной водой. Справа солидно возвышается 50-литровая завинчивающаяся бочка. Остальной груз собственной формы не имеет и лежит в навал ремонтные наборы, мешки с личным имуществом, штабной рюкзак, запасы продовольствия, сигнальные средства. Все это постоянно путается в ногах, если нужно пройти в спальный — носовой — отсек, или невпопад лезет в руки, если нужно что-то отыскать. Мы постоянно боремся с собственными вещами, которые пытаются, как в страшных сказках, поглотить нас. Каждые два дня Фая проводит генеральную уборку.
— Эй, вахта! — неожиданно кричит с головного плота Саша Мурыгин. — Осмотрись по левому борту!
Неужели опять буксирный трос на руль намотали? Вчера мне почти десять минут пришлось ночью барахтаться в холодной воде, разыскивая место зацепа и обрезая узлы. И сегодня меня совершенно не прельщает повторение такой процедуры.
На четвереньках выбираюсь на внешние баллоны Судя по пенным пузырькам, быстро исчезающим за кормой, идем хорошо, узла три в час. Работать без подстраховки сейчас роскошь, за которую можно дорого расплатиться. Догнать плот вплавь невозможно, найти человека ночью в воде только своими силами сложно. Нашариваю в штурманском наборе страховочный ремень, затягиваю его на поясе, защелкиваю карабин за металлическое ушко, торчащее из круговой обвязки плота. Спасжилет не надеваю, но на всякий случай укладываю рядом.
— Ну что, увидел? — спрашивает Саша.
— Нет еще, — отвечаю я. — Сейчас буду искать.
— Зачем ее искать? Она ж по всему горизонту.
— Кто она? — не понимаю я и вдруг вижу, как далеко с запада, словно злокачественная опухоль, наползает на небо, проглатывая звезды, грозовая туча.
— Против ветра идет, зараза! — кричит Саша. — Я уже минут десять наблюдаю!
Значит, минут через сорок будет здесь.
Дождались! Первую грозу мы пережили еще в устье реки Урал. Тогда все прошло благополучно. А сегодня кто знает? Мачта торчит почти на пять метров над водой, и последствия удара в нее молнии трудно предугадать.
— Подтягивайся к нам! — кричу Саше. Сам ныряю в глубь ПСНа и торопливо ищу металлическую проволоку в слесарном наборе.
— Что случилось? — спрашивает потревоженный мной Андрющенко.
— Гроза идет. Буди Фаю и Галю.
